Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Конечно, — веско заметил Лушенков, — при желании у тебя в кармане и гранатомёт можно найти. Не говоря уже о пакетике с героином…

— Так нет же его там! — простодушно ляпнул я.

— А мы найдём, — уверенно заявил Лушенков. — Если надо будет… Понял?

Я кивнул.

— Но ведь надо-то другое! — с прежней досадой воскликнул Лушенков. — Не курьер нужен, и не засранец вроде тебя. Тебя же дурака как наживку использовали! Или канал проверяли, или нас же выманивали на свет…

Лушенков вдруг замолчал и покосился на меня подозрительно. Я понял, что сейчас он сболтнул лишнее и хорошо бы сейчас очень натурально притвориться ничего не понимающим дурачком, иначе Лушенков пожалеет о своей болтливости и уж точно упрячет меня в Лефортово. От греха подальше…

— Ну не понимаю я!

Да, трудно изображать возмущение, да ещё и смешанное со страхом.

— Чего? — угрюмо осведомился Лушенков.

— Думал, презентация… Подзаработать хотел…

— Тебе звонил кто-нибудь? — окончательно перешёл на «ты» Лушенков (видимо, решив, что наконец-то меня сломал). — После того, как ты вернулся?

«А то сам не знаешь?»

— Нет. Только родственники, друзья…

— Подруги, — как бы между прочим добавил Лушенков. — Где праздник встречать думаешь?

«Не у Феликса же в гостях!»

— В Москве.

— А точнее?

— Дома.

— У себя дома?

— У себя.

— А если в гости пригласят?

— Не знаю…

Я задумался на минуту.

— Ну… может, и пойду…

— Пойдёшь, — уверенно сказал Лушенков. — А вот если кто из Эдвинов тебе звонить будет, или прочих турагентов — ты с Синеевым свяжешься. Телефон я тебе сейчас продиктую. Слушай внимательно и не вздумай его записывать! И не вздумай его забыть! Позвонишь Синееву и скажешь, что материал для статьи готов. А уж он тебе скажет, куда подъехать. Будешь хорошо себя вести — может, и на гонорар наработаешь. Будешь плохо себя вести…

Лушенков покачал в воздухе туго сжатым кулаком.

— Раздавим! Как клопа! Нам международная общественность ещё и спасибо скажет.

— Не понимаю я, что вам надо, — с сердитым сопением добавил Лушенков.

— Кому — нам? — с нарочитой наивностью спросил я.

— Вам — дуракам молодым, — пояснил Лушенков.

И, бустро открыв ящик стола, вынул вырезанный из газеты листок.

— Вот!

Он взмахнул им и снова быстро убрал в стол.

— Не понял, — сказал я с теперь уже не наигранным, а самым искренним недоумением.

— А что тут не понять!

Лушенков пальцем постучал по краю стола.

— Вот, придурок один… Книжек начитался всяких, по интернету шастал… Для чего эту сеть-то чёртову сделали? Для таких вот сумасшедших? Так это… Надумал рицин в домашних условиях производить. Да сам чуть не скопытился. На себе, что ли, проверял? Так это…

Лушенков усмехнулся.

— Пишут тут… Интересно, прямо… Как его откачали, так он прямо в реанимации речи начал толкать. Пророчествовать начал, да так, что Иоанн-апостол просто обзавидовался бы. Так прям и пишут… Дескать, видел он маленького человека с железной птицей на плече… а птица рождена из гнилого черепа, будто из яйца…

Я вздрогнул и отвернулся. И сжал пальцы в кулак.

— …И бедствия великие, и мёртвые воды, затопившие землю, и чума! И погибнет… Нет, вот так прямо и написали! Додумаются же!

Лушенков хихикнул и показал большой палец.

— Во! Первостатейный псих! Третий глаз у него, видите ли, открылся. Вот додумаются же, писаки, журналисты эти! Сами, небось, пророчеств насочиняли, лишь бы читателям головы позабивать.

Лушенков вздохнул.

— Ладно, курьёз это, конечно. Ну а вообще — чего ж вам, молодым, не хватает? Спокойствие в стране, стабильность, понимаете ли. Зарплаты теперь высокие стали, кредиты вот дают. Учись, работай Живи, наконец! Танцуй, за девчонками ухаживай. Зарабатывай… Что, мало разве? Ещё чего-то хочется? Чего вас всё то в политику тянет, то в хулиганство какое-то? Не всех, конечно, некоторых. Но я вот понять хочу. Вам что, ещё какой-то жизни надо? Кроме этой? Так нет её, другой жизни. Живите той, какую вам дали. И не пытайтесь другую найти. А то свяжетесь с такими… Или с вами свяжутся. Вон, с тобой-то связались уже.

«Знал бы ты, как ты прав, — подумал я. — И ведь вовремя я умирать собрался!»

— Давай пропуск, — сказал Лушенков. — Отмечу. И реши на досуге, как ты выпутываться будешь.

Заскрипела дверь.

Долго, протяжно, трескуче, словно старческим долгим, хрипящим выдохом о погоде, о полночи, о тусклой лампе в подъезде, о мелких монетках в стынущих, деревенеющих пальцах, о затянувшейся жизни, затянувшейся как жалобный этот вздох — прервалось, наконец…

И то хорошо.

И никого этот долгий звук не разбудил.

В дверную щель упал синеватый свет ночника. Размытая, расплывшаяся, неясная тень качалась в тусклом, слабом луче — из стороны в сторону, клонилась вправо и влево, словно в замедленном, лунном, странном танце.

Я услышал тихий шорох, шорох шагов. Странных шагов — с лёгким, едва заметным цоканьем по полу… Когтей?

Не может быть! Нет! Неужели эта гадина?!

В приоткрытую дверь, важно поднимая руки-лапы с отросшими и загибающимися уже книзу ногтями, разевая в отвратительной улыбке широкий, воронёной сталью отблёскивающий клюв, вошла Железная Птица.

На голове её, съехав на затылок, диковинным шлемом болталась жёлтая эмалированная кастрюлька, явно украденная гадиной на больничной кухне.

Крылья её, распластанные по полу, чуть слышно позвякивали, протираясь по стыкам линолеума.

Птица остановилась на мгновенье, оглядела палату красновато блеснувшими в свете ночника острыми глазками — и увидела меня.

Клюв её раскрылся особенно широко, резко и отрывисто щёлкнул (так что искры брызнули в стороны).

Птица подняла крыло, поправила сбившуюся на бок кастрюлю и тем же важным, размеренным, церемониальным шагом подошла ко мне.

Я поджал ноги и забрался под одеяло.

Мне не хотелось, совсем не хотелось касаться этот внезапно вернувшейся, восставшей в своей нелепой плоти твари.

— Ну, здравствуй, — проскрежетала Птица и остановилась у самой моей постели.

Я молчал.

У меня ещё была надежда прогнать её своим молчанием. Ведь, возможно, я вижу не саму Птицу, а пришедший ко мне в полночь (кстати, сколько было на часах? Нет, не вспомнить…) её призрак.

Призраки приставучи, но опасны лишь надоедливостью своей. Возможно, призраки — души людей (или таких вот птиц!), при жизни бывших одинокими и весьма необщительными. И, компенсируя прижизненное молчание, души их бродят посмертно по земле и пристают со своими ненужными уже никому разговорами к живущим.

Не надо отвечать им! Не потому, что, ответив, навлечёте вы зло на себя. Просто потому, что, ответив, дадите вы им надежду на общение. Надежду на то, что кому-то в этом мире они нужны.