Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— И вы поверили?

— Честно говоря, нет. Просто понял, что дело моё плохо и надо срочно выбираться отсюда. Но без денег… В общем, я решил дослушать до конца и потом решать, как же выехать обратно.

— И как же он предложил эту ситуацию решить?

— Да, в общем-то, он сказал, что ситуацию уже благополучно разрешилась. Деньги на билет нашлись, гостиницу мне тоже готовы оплатить. Надо только на обратном пути завезти в Москву небольшую посылку для их московского офиса. Так, небольшая коробочка…

Лушенков заёрзал на стуле («Повёлся, гад, ой повёлся!» — подумал я) и начал торопливо строчить в блокноте, низко опустив голову, едва не потираю кончиком носа сминающиеся под напором его жалобно поскрипывающей авторучки листы блокнота.

— Так… — прошептал он и перевернул страницу, — хорошо… Передать, стало быть? Чего остановились, замолчали? Что смущает?

— Ничего, — ответил я.

— Так продолжайте! Кому передать-то? Он это сказал?

Я проснулся ночью.

Палата спала сном неровным, тяжёлым, тревожным. Воздух густел, душил кислым запахом застоялого пота.

Я откинул одеяло. Нет, легче не стало.

Отплывший от батарей давящий, чугунный жар схватил, сдавил виски.

Дышалось с всхрипом и мокрый кашель окончательно прогнал сон.

Я сел, опустив ноги на пол. Пяткой нащупал тапочки, стоптанные больничные тапочки, и подвинул их ближе к постели.

Дядя Коля жалобно замычал во сне и потянул руки вверх. Пальцы его задрожали, задёргались в бессильном желании отогнать тёмный пидорский сон, что изрядно умучил его, да не вышло, не вышло так просто отогнать. Дядя Коля застонал и лягнул сон ногой.

И засопел, обретя краткий покой.

«Ишь… мычит кто… сука…» — пробормотал кто-то (я так и не понял, кто именно) и со скрипом кроватным перевернулся на другой, не отлёжанный ещё бок сна.

Шёпот. Скрип дверей. Шаги по коридору.

Как странно!.. Почему-то показалось, что и сейчас будет обход. Какой-то особенный, никем ещё не виданный, ночной обход.

И всех успокоят. И откроют окна минут на пять. Только чтобы проветрить.

Чтобы все лежащие, шепчущие, бредящие, стонущие, страдающие и просто безучастные к самим себе — все, все до единого могли бы глотнуть свежего, морозного воздуха. Так, пару глотков.

И ещё… Во время этого обхода спросят: «Ты кто? Почему ты пришёл к нам?»

Я отвечу: «Меня никто не спрашивал. Меня привели насильно».

Мне ответят: «Мы не можем тебя отпустить».

И добавят: «Таков закон. Наш долг держать тебя. Ты будешь жить долго и счастливо».

Я скажу: «Это просто процедура. Формальная процедура. Меня держат здесь не потому, что заботятся обо мне. Полагаю, что до меня вообще нет никому никакого дела. Полагаю, я нужен вам лишь для того, чтобы оправдать ваш собственный уход. Ведь и вас когда-нибудь отпустят. Пусть не сейчас, не скоро. Но наступит и ваш срок. Ваш хозяин спроси вас: «Почему вы до срока дали ему бежать? Разве не полной мерой отмеряна ему жизнь?» Вы ответите: «Не гневайтесь на нас. Мы сделали всё, что смогли. Мы держали его, хотя ему было плохо. Держали его так же, как держали и всех остальных. А ведь и им было плохо, и они тоже пытались бежать. Мы исполнили свой долг. Они были прикованы к жизни как к позорному столбу, они до конца, до самого позорного конца своего корчили рожи и пели срамные песни, славя Тебя! Но крепость цепи определяем не мы. Прости нас, если звенья её оказались так слабы…» Вот что вы ответите своему хозяину. Вот как вы оправдаете свою жизнь. Не бойтесь! Он поверит вам. И едва ли заподозрит в жалости ко мне…»

Вот так я скажу.

Но… Нет. Никто не идёт. Тишина.

Холодок тянет по ногам. Так легче, легче. Можно и заснуть…

Но… Кажется или нет?

Заскрипела дверь.

— Нет.

— Как это «нет»?

Лушенков сразу перестал записывать, подчёркнуто медленно и значительно («всё-таки ты допрыгаешься!») отложил ручку и захлопнул блокнот.

— Билет купил, гостиницу оплатил, товар передал…

— Что передал?

— Посылку он тебе передал? Для офиса своего?

Слово «офис» Лушенков произнёс с протяжным шипением, словно нарочито издеваясь над этим (не слишком любезным сердцу его) словом.

— Нет, — ответил я.

— Ну, — улыбнувшись, сказал Лушенков, — тогда говори, как же дело закончилось.

— Он отвёз меня в гостиницу. Вечером менеджер отеля передал мне билет. Потом позвонил Эдвин и сказал, что посылку передавать не надо. Она отправилась…

«Красиво получается!»

— …С другим.

— Что?! — Лушенков даже подпрыгнул на стуле. — С кем другим?!

— Не знаю, — честно ответил я.

И впрямь, что ещё можно придумать? Ещё кого-то впутывать?

Лушенков с грохотом выдвинул ящик стола, снова выхватил фотографии и, привстав на стуле, поднёс их мне к самому носу (так что пришлось отвернуться на пол-оборота) и закричал, ткнув пальцем в подбородок беззаботно улыбающегося Ли (знал бы он, как бесцеремонно в далёкой Москве будут обходиться с его изображением):

— Знаешь, кто это такой?! Знаешь?! Сказки мне рассказывать?!! Нет, ты знаешь, кто тут тебе гостиницы оплачивает?

— Понятия не имею, — ответил я, отодвигая стул ближе к двери. — Думаю, сотрудник туристи…

— Бандит! — заорал, окончательно сорвавшись, Лушенков. — Контрабандист! Понял, кто он?! Дошло?! Он — продавец оружия! Да на него в Интерполе ориентировка имеется!

«Может, Ками и впрямь меня подставил? — подумал я. — Неужели он знал, что местная полиция может за Ли следить? Неужели кого-нибудь другого за мной нельзя было послать? Или и впрямь нельзя? Может, они все там… с ориентировками… Впрочем, знал ведь… Ну, если точно и не знал, так уж наверняка мог догадаться, с кем связался. Но ведь именно с такими людьми я и должен был связаться. Только с такими! Кто ещё владеет секретами бессмертия? Только они! И, в конце концов, не всё ли равно… Скоро конец…»

— А ты знаешь, голубь, почему ты до сих пор не в Лефортово? — неожиданно успокоившись, спросил Лушенков.

— Потому что вы добрые люди с открытой душой и доверяете своим гражданам, — с идиотски ясной улыбкой ответил я. — Правда?

— Потому, — устало потирая лоб, ответил Лушенков, — что багаж твой протрясли и там…

Он махнул рукой куда-то в сторону шкафа.

— …И здесь. И здесь, уж поверь мне, основательней, чем там. И тебя очень хорошо прошмонали. Заметил?

— Что? — искренне удивился я.

— Обыск в Шереметьево.

— Нет.

— Ну так, — самодовольно ухмыльнулся Лушенков. — Мастера ж работали! Но ведь…

Он вздохнул тяжело.

— Ведь нет ничего!

«И телефон, может, тоже послушали, — подумал я. — Катю вот жалко… Господи, и зачем она только связалась со мной? Почему, почему она заставляет меня о чём-то жалеть? Нет, о ком-то… А, впрочем, поздно… И всё равно! Всё равно!»