Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Аптекарша поднимается на три ступени и останавливается перед здоровенным часовым в накинутой на плечи солдатской шинели без погон.

— Вы куда? — спрашивает он сурово.

От него разит чесноком, лысая голова блестит, как очищенное от скорлупы яйцо, а небольшие глаза светятся добродушием.

— Дочь разыскиваю, — отвечает она.

— Из арестованных?

— Политзаключенная.

— Ага, наша, значит. Это не Гицка ли?

— Елена, Елена Манчева.

Часовой морщит лоб, задумывается на секунду и указывает автоматом за спину.

— Ступай к Кузману, он тебе подскажет.

В приемной полным-полно народу, люди столпились возле трупа, прикрытого газетами, видны лишь старые прохудившиеся башмаки. Возле мертвого сидит молодой цыган в оранжевой рубашке, он смотрит на окружающих дерзко, неприязненно и вызывающе цедит сквозь зубы:

— Пускай не лезет… Зачем лез к ней? У меня молодая жена. Тысячу раз говорил ему: «Не трожь, будь человеком!..»

— Ведь он твой брат! — говорит кто-то с упреком.

Цыган недоуменно хлопает глазами:

— Ну и что, что брат? Пускай не лезет к молодке, вот и все. Не лезь, иначе получишь по зубам…

— Ты же его убил!

— И еще раз могу убить. Человеку честь дорога!..

Глаза его злобно сверкают — видно, он еще не до конца осознал, что совершил, и не прекращает ожесточенного спора с покойником.

Протиснувшись сквозь толпу, аптекарша заглядывает то в одну комнату, то в другую. И наконец-то видит свою дочь. Елена стоит на мраморной площадке, что ведет ко второму этажу, и слушает разглагольствования какого-то коротыша с благообразной физиономией.

— С какой стати вы ее конфискуете? Я купил, а не украл!

— Елена!.. — кидается к ней аптекарша.

От напряжения у нее пересохло в горле, она почти теряет сознание. Но оказывается, это вовсе не Елена. Больше того, когда она оборачивается, аптекарша видит, что это женщина средних лет, хотя фигура у нее стройная.

— Вы ко мне?

— Нет, — говорит аптекарша.

А Кузмана ни в одной комнате нет. Может, он в кабинете бывшего начальника Областного управления, но туда ее не пускают.

— Нельзя, гражданка! — преграждает ей дорогу студент с карабином в руках.

Его птичий нос обсыпан ржавыми веснушками.

Аптекарша спускается вниз, устав от всей этой суматохи.

Мертвеца из приемной унесли, но цыган все еще шумит:

— Я еще раз могу его убить! Человеку честь дорога!..

Наконец конвоиры (лица у них скорбные) уводят убийцу в подвал. Однако они готовы его пристрелить, если он попытается бежать.

А на площади больше не слышно ни оживленных разговоров, ни возгласов. Со стороны Александровской улицы толпа расступается, образуя проход, по которому медленно движется фаэтон, сверкающий лаком, украшенный медными наклепками и инкрустацией. Перед лестницей Областного управления фаэтон останавливается, и аптекарша тотчас же узнает начальника гарнизона. Крепко сбитый, подтянутый, офицер встает и оглядывается, в его голубых глазах — старательно скрываемая растерянность.

— Да здравствует патриотическое воинство!.. — робко выкрикивает кто-то в толпе.

Однако этот возглас никто не подхватывает, все ждут, что будет дальше.

И вот по лестнице сбегает известный всем горожанам Георгий Токушев в сопровождении вооруженных людей. Пробираясь сквозь густую толпу, они торжественно приближаются к экипажу. Начальник гарнизона спрыгивает на мостовую и козыряет.

— Полковник Грозданов!

Старый тесняк протягивает ему руку — она тонкая и хрупкая по сравнению с рукой офицера.

— Рад вас видеть, господин полковник!

Все замерли, все обратились в слух.

— Хорошо, что вы сразу откликнулись на наше приглашение, — напрягает свой сипловатый голосок Георгий Токушев, чтобы его было слышно отовсюду. — Армия и народ неразделимы, не так ли, господин полковник?

— Так точно! Но от военного министерства все еще нет указаний…

— Поступят, поступят. — Токушев кивает на здание. — Мы бы могли подняться наверх, представители Отечественного фронта вас ждут.

Начальник гарнизона опять оглядывается на замершую толпу и изрекает так, чтоб его слышала «публика»:

— Разговоры разговорами, а армия всегда помнит о своем долге, она окажет поддержку любому проявлению политического благоразумия! И тем, кому дорога судьба Болгарии!

Вместе с Токушевым и его сопровождающими полковник входит в Областное управление. Когда он исчезает в дверном проеме, кое-кто из толпы дает волю своим чувствам:

— Лиса!

— Теперь ему деваться некуда!

Аптекарша пересекает площадь, она идет к Судебной палате. Возле театра особенно многолюдно, актеры захватили инициативу у пьяного администратора Миленкова и поочередно читают стихи — все неизвестных или малоизвестных поэтов, если вообще можно назвать стихами бессвязные и трескучие слова. Одни, бледный, небольшого росточка, с простодушным, как у ребенка, лицом, обнимает всех подряд и восторженно кричит:

— Дожили-таки!.. Коллега, дожили! Пусть крепнет мировой коммунизм!

Аптекарша с умилением наблюдает за ним. Неожиданно ее слух ранит взлетевшее над людской массой злобное слово:

— Провокатор!..

Она резко оборачивается, чтобы увидеть того, кто бросил это слово, но человек уже улизнул. Следом за ним, но более спокойно уходит худая женщина с лицом в красноватых пятнах и с тонкими губами.

И у казарм царит оживление — похоже, с отъездом командира полка солдаты почувствовали себя свободнее: они висят на каменной ограде, между ними и горожанами идут жаркие споры.

— Как, то есть, уже в Болгарии? — изумляется бывалый солдат с выгоревшими лычками на погонах, а с улицы хором отвечают:

— В Болгарии!..

— Почему же они сюда не идут?

— Потому что двинули через Добрич прямо на Софию!

Офицеров не видать, но часовые никого не пропускают в расположение казармы, вид у них мрачный и напуганный. А желающих пойти пообщаться на плацу с солдатами немало. Вот и группа железнодорожников рвется туда. У одного в руках гармонь. К ним пристал и какой-то крестьянин в ослепительно белой рубахе под коротким жилетом. Он явно подвыпил и без конца твердит одно и то же:

— Его зазноба спустилась с гор цела и невредима! Довольно ему чудить!

Аптекарша сворачивает к техническому училищу, где-то здесь должна быть мастерская Найденова. Однако отыскать ее не так-то просто — она разместилась в глубине двора за рощей тополей и груш. Мастерская обнесена высоким забором, у калитки висит ящик для писем, окрашенный в зеленый цвет, а чуть в стороне, к забору, пристроена скамейка. Аптекарша садится. Она невыносимо устала, ей даже кажется, что сейчас она заснет. Сквозь дрему слышит она какой-то треск и, вздрогнув, оглядывается: у самой калитки остановился мотоцикл, и мотоциклист, тощий, сердитый, опустив для упора ногу на землю, громко кричит: