Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Николай останавливается против открытых ворот и долго всматривается во двор, но ничего особенного не замечает — ни подозрительного, ни отрадного, только ведущая к зданию дорожка, вымощенная камнем, привлекает к себе внимание: между плитняком буйно проросла трава, отчего дорожка выглядит очень живописно.

Но вот к железным воротам выходит полицейский — косматый, расхристанный, без фуражки, будто настроился куда-то махнуть, но, завидев Николая, останавливается. Они довольно долго смотрят друг на друга, наконец полицейский поворачивается на каблуках и уходит обратно. «Пошел предупредить!» — решает Николай.

По мощеной дорожке уже бегут несколько полицейских с винтовками в руках, они воровато посматривают в сторону улицы. «Излишняя тревога, — думает Николай. — Если вы собрались разделаться со мной, незачем тащить столько оружия, достаточно одной винтовки». Он пересекает улицу. Здесь, в пяти-шести метрах от здания, слышен тревожный шепот, заглушаемый патетическим говором, идущим, вероятно, из приемника, включенного на полную громкость. «И они слушают Софию?» Николай весь напрягается, будто ему сейчас выходить на арену со львами, и толкает тяжелую створу ворот, которая издевательски скрежещет ржавыми петлями. А тот, косматый, уже стоит напротив, только теперь он в фуражке, мундир застегнут сверху донизу, на ремне кобура. Позади него мельтешат еще около десятка полицейских, все подтянутые и, если судить по их виноватому виду, без каких бы то ни было воинственных намерений.

— Вам кого? — почтительно спрашивает косматый.

Николай говорит громко, чтобы слышали все:

— Я уполномоченный Отечественного фронта!

— Ага!.. — кивает головой другой полицейский и, отбежав в сторонку, так неистово кричит, что Николай вздрагивает:

— В две шеренги станови-и-ись!

Полицейские ошалело срываются с мест и, ругаясь втихомолку, моментально выстраиваются посреди двора.

— Смирно-о-о! — теперь столь же усердно горланит косматый, его «р» звучит необычно мягко, и Николай догадывается, что этот полицейский — из Северной Добруджи, тамошние болгары говорят как бы нараспев.

Ряды синих мундиров замерли. Косматый строевым шагом выходит на середину и берет под козырек.

— Товарищ уполномоченный Отечественного фронта, полицейский участок готов служить новой власти, личный состав готов выполнять все ее приказы. Исполняющий обязанности начальника ефрейтор Калудов!

Николай порывается козырнуть, но, вспомнив, что с непокрытой головой козырять не принято, только восклицает, стараясь, чтобы ого голос прозвучал как можно более мужественно:

— Смерть фашизму!

Калудов приходит в замешательство, потом вдруг изрекает охрипшим голосом:

— А как же иначе!..

Николай подходит ближе к строю и пристально осматривает полицейских, стремясь казаться взрослым человеком и, главное, строгим.

Некоторые из них ему в отцы годятся!

— Всего десять человек, — недовольно констатирует он. Его беспокоит то, что бо́льшая часть личного состава отсутствует. — А где остальные?

— Сбежали! — отвечает Калудов виновато.

— Сколько сбежало?

— Семнадцать человек.

— Причины?

Калудов молчит, а в строю — тихая, едва заметная растерянность.

— Причины? — сердито повторяет Николай.

Ефрейтор опять вытягивается в струнку, демонстрируя свою покорность и почтительность.

— У одних грехи, другие…

— Другие со страху! — подает голос из строя пожилой толстяк с широкими бровями, которые кажутся наклеенными. — Пронесся слух, будто все те, кто служил в полиции, будут расстреляны.

— Глупости!

— Вместе с женами и детьми.

— Глупости!

— Вот и я так считаю — глупости! С какой стати коммунисты будут убивать невинных людей, если они даже служили в полиции!

— У кого совесть чиста, тот может быть спокоен, — говорит Николай. Но внутренний голос все время подзуживает: «А много ты встречал полицейских, у которых была бы совесть чиста?» Затем Николай оборачивается к Калудову: — Отпустите своих подчиненных до нового указания и пойдемте со мной в помещение. Впрочем, за что вас произвели в ефрейторы?

— За добросовестную службу… И за то, что спас скотину при пожаре.

— Начальник участка тоже сбежал?

— Так точно. Еще утром шестого сентября. Но мы знаем, где он.

— Где?

— В своем родном селе, в Пазарджикской округе. У своего кума прячется…

— Товарищ уполномоченный Отечественного фронта! — снова говорит из строя пожилой толстяк. — Зачем вам скрытничать с ефрейтором? Он такой же, как и мы. Ежели у вас есть что спросить или сказать, пусть это будет при всех. Раз уж мы остались, велите нам идти хоть в огонь.

— Верно! — поддерживают его остальные. — Нечего нам в прятки играть, ушло то время, когда от нас все скрывали, пускай лучше все делается на виду у народа!

— Согласен! — говорит Николай. — Так, возможно, будет демократичнее, да и надежнее. Пусть Калудов отвечает, а вы его поправите, если что не так. Нет возражений?

— Нет!

— Вы доверяете Калудову или, может, хотите заменить его другим?

— Доверяем, доверяем! — звучит над строем. — Его двоюродный брат сидит в тюрьме, анархист…

— Ясно! — Николай вскидывает руку. — Пока в штабе не скажут, как быть дальше, Калудов будет моим заместителем. Я полагаю, что некоторые из вас останутся на службе…

— Товарищ уполномоченный! — Это все тот же пожилой толстяк, кажется, самый прыткий из всех и довольно сообразительный. — А как будет с теми, за кем не водится грехов, но кто не желает оставаться в полиции?

Четверо полицейских неуверенно поднимают руки.

— Да, да, мы не желаем!..

— К вечеру получите ответ! — успокаивает их Николай. — А остальные готовы продолжать службу, теперь уже в рядах народной милиции?

— Так точно, готовы! — рапортует ефрейтор Калудов.

— А теперь — за работу! Сбежавших семнадцать душ… С оружием они удрали?

— Только трое — Мушмов, Епитропов и Спасов. И начальник тоже.

— Калудов, за час-полтора подготовить мне четыре списка: сбежавших — все данные о них и где они предположительно могут находиться. Тех, что оставили оружие, перечислить отдельно. Желающих уволиться. И наконец, готовых служить народной власти. — Николай поворачивается к строю: — Может, что-нибудь не так?

Полицейские молчат, но лица у них расслабляются, напряжение мало-помалу спадает.

— Одному дежурить у входа, одному — у телефона, связь не должна прерываться. Все считаются мобилизованными. Никаких самовольных отлучек! Ясно?

— Так точно!

— Калудов, следуйте за мной. Я должен осмотреть помещение — от подвала до чердака.

Косматый ефрейтор важно вышагивает рядом с Николаем, настроен он весело — перемены, очевидно, ему по душе, по крайней мере ничего плохого они ему не сулят, хотя в его усердии есть что-то комичное.