Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— По поводу единственного свидетеля. Он мертв.

Она фыркает, проводит рукой по лбу, опасаясь, что вот-вот затрясется в неудержимых рыданиях, и, прежде чем выбежать из спальни, возмущенно произносит:

— Как ты мог пойти на такое!

В общем-то ответ заключен уже в самом вопросе. Ее муж был и остается всего лишь жалким, завистливым неудачником. Как она до сих пор его не разглядела? Как не раскусила своего благоверного? Ведь он ночами не спал, когда слышал о чьих-либо успехах. Ведь чья-нибудь случайная удача повергала его в угрюмое молчание. В молодости у него была любимая фраза: «Надо так ударить, чтобы одним махом получить сразу все!»

Да, он «ударил», но за этот удар, нанесенный так давно, ему, может быть, придется заплатить будущим родной дочери.

Николай сидит за письменным столом, прислушиваясь к доносящемуся сверху грохоту. Это топают полицейские — очевидно, стаскивают с чердака труп. Их приглушенные голоса тревожно отдаются по всему дому. Наконец все утихло, в дверь нерешительно просовывается голова ефрейтора Калудова.

— Мы спровадили его в подвал.

— Хорошо.

— Сообщить его близким?

— Я уже сказал — не надо!

— Но у него семья…

Николай разглядывает физиономию полицейского — о, да он вовсе не такой покорный, каким казался сначала. Надо держать ухо востро!

— Почему вы так настаиваете, чтоб сообщить им?

— Неужто мы его зароем как скотину какую?

— А вы считаете, надо устроить публичные похороны? — Николай хлопает ладонью по столу. — Сперва надо разобраться, что заставило его покончить с собой!

— Товарищ уполномоченный Отечественного фронта!.. — Калудов входит в комнату и нерешительно закрывает за собою дверь. — Он дрянь, изверг, но женушка у него, она мне двоюродной сестрой приходится, очень славная. Пожалейте ее!

— Что вы предлагаете?

— Вечером мы с ней где-нибудь его захороним… Она хоть будет знать, где его могила.

— Ладно, посмотрим.

Николай уже жалеет, что назначил Калудова своим заместителем, и тот это, конечно, чувствует.

— А как насчет пирамид с оружием?

— Сейчас я их запру и принесу вам ключ.

Ефрейтор поворачивается кругом, но Николай задерживает его.

— Я не слышу радио! — говорит он.

— Мы его выключили.

— Пусть работает. Всем слушать Софию!

— Так точно, всем слушать Софию.

— Калудов, у меня такое впечатление, что вы неискренни…

Поколебавшись секунду, Калудов вдруг решается рассказать — словно прыгает в холодную воду.

— У двоюродной сестры золотое сердце… Верно, этот боров сманил меня в полицию, назначил ефрейтором. Но с некоторых пор на жену и не смотрел. Они с Медведем таскались по всяким местам, большей частью у одиноких баб, у потаскух гуляли… Так что за сестру я очень болею душой.

Подойдя к окну, Николай смотрит во двор, где по каменной дорожке шлепает босиком полицейский — этакий колобок, тащит ведра с водой от колонки. «Врет он или не врет? — спрашивает себя Николай, поглядывая на Калудова. — Нет, на сей раз, пожалуй, сказал все как на духу».

— Ну и когда же вы очухаетесь, а? Когда возьмете себя в руки? — спрашивает Николай.

Ефрейтор робко хмыкает:

— После поминок…

— Вы верующий?

— Я — нет, а вот она… Очень верует.

— Ладно, можете похоронить его вечером.

— Спасибо тебе, товарищ уполномоченный.

Калудов, ободренный, козыряет и идет к выходу, но, едва дойдя до двери, пятится назад — на пороге Елена, она до такой степени возбуждена, что Николай вскакивает.

— Что случилось?

Елена ждет, пока выйдет ефрейтор.

— Ты должен пойти со мной. И прихвати несколько своих молодцов.

— Куда?

— Грабят немецкие склады с мукой.

Николаю хорошо знакомы эти склады, затаившиеся, словно черепахи, в лощине между больницей и Южным вокзалом.

— Надо прекратить это безобразие и восстановить порядок! — кипятится Елена, и прядь волос прыгает у нее на лбу, как у мальчишки.

Николай возвращается к окну, предложение явно ему не нравится.

— Как мы это сделаем? — скептически спрашивает он.

— Если потребуется — силой.

— Глупости!

— Приказ Кузмана, — говорит она. — Все теперь принадлежит нам.

— Нам — значит, народу. Так что пускай «грабят»!

Елена отступает, но в глазах ее вспыхивает лукавый огонек.

— Ты представляешь, какие будут последствия?

— А ты представляешь, что будет, когда я начну стращать людей с помощью этих вот жандармов да еще открою огонь?

Елена садится за стол против него, говорит сбивчиво, неуверенно:

— И все-таки… С какой стати грабить? Это же анархия!

— Анархию надо обуздывать постепенно, разумно. Во всяком случае, нынче нам не следует особенно держать всех в узде, пускай буйствуют.

— Правильно!

Это Кузман. Он стремительно входит, на губах у него играет виноватая усмешка.

— А как же будет с мукой? — спрашивает Елена. — Ведь ее разграбят до последней горсточки!

— Уже разграбили. Теперь они переключились на немецкие баржи с изюмом, — информирует Кузман.

— Те, что брошены у причала?

Кузман кивает.

— Те самые. А мы-то думали, что в них оружие. Бай Георгий опасался, что немцы заминировали их, чтобы взорвать прибрежную часть города. Мы с ним отправились туда, думали на месте посмотреть, что и как. И что же мы видим? На берегу выстроился целый обоз. Ящики подвозят на лодках к берегу, грузят на повозки — и ходу! Мы попробовали помешать этому, но не тут-то было. Люди осатанели, обзывают нас фашистами, чуть не избили…

Николай хохочет.

— Хорошо, что наш бай Георгий такая знаменитость, — продолжает Кузман. — Узнали его, а иначе нам бы досталось… Зачем вам столько изюму, спрашиваем, а они: «Будем лошадей кормить, раз овса нету!»

Он привычным движением проводит рукой по лицу, словно вспомнив о том, что ему не свойственна такая словоохотливость, и заканчивает словами Николая:

— Пускай буйствуют! — Затем обращается к самому Николаю: — Заряжай свою пушку и пошли со мной!

— А участок?

— Тебя заменит Елена.

Она хочет возразить, но успевает только охнуть, потому что ефрейтор Калудов изумленно спрашивает:

— Это как же понять? Баба будет нами командовать?

— Она не просто женщина, — говорит Кузман, — она из политзаключенных…

— Ну и что?

— А то, что революция освобождает пролетариат — не только мужчин, но и женщин, понятно? Женщины теперь имеют все права наравне с мужчинами.

Перед участком остановился разболтанный «опель», за рулем которого пожилой лысый человек.

— Живо! — торопит он Кузмана с Николаем.

Они втискиваются в пахнущую бензином и кожей машину, она трогается, натужно пыхтя и дребезжа — того и гляди развалится на ходу.

— Только бы не сбежал! — тревожится Кузман.