Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

Илья Алексеевич прикончил третью за день пачку курятины, выключил свет и, не раздеваясь, лёг спать. За стенкой шли какие-то разборки, слышались разнокалиберные матюги, тянуло дымом и водкой. Игорь закрылся одеялом с головой, но вскоре стало душно. Открылся – дым драл горло, у него стало перехватывать дыхание, впору противогаз одевать. Вдобавок привычный ко всему сосед начал храпеть и во сне отвратительно чавкать и стонать. На душе были потёмки, и даже словом перемолвиться не с кем.

– Хоть бы ты сдох, свинья! – обмолвился, не выдержав, он вслух и подумал: – Странно устроен человек. Зло. Почему не – хоть бы выздоровел? Наверно, тайная, заложенная где-то в подкорке, цель любого человека – это чтоб все остальные сдохли, а он и его близкие остались бы, ибо все неприятности человеку доставляет человек же. Живём ради того, чтобы делать неприятности другим. Кто кому сильней напакостит, тот и спит крепче. Человечество запрограммировано на самоуничтожение. И рано или поздно добьётся своего, коль существовали галеры с рабами, а нынче артели со старателями. Да, тут не кружок изящной словесности и надо выбирать: или я тут работаю и перестаю пускать слюни и копаться в недрах души, или увольняюсь. Третьего не дано. Белых ворон тут явно не потерпят, а под себя пытаться переделать такой обезьянник – дурацкая затея. Как кто-то умный сказал, нечего искать добродетель там, где в чести порок.

Было уже около двух ночи, когда дверь открылась, вошёл шнырь, без намёка на извинения включил свет и заорал:

– Палыч, чёта я твоей шапки тута не вижу. Ты, можа, без неё пришёл?

Столиков подпрыгнул на кровати и, прокашлявшись, возмутился:

– Ну дайте же поспать в конце концов!

Игорь всё равно ещё не спал, поэтому он только поворочался на скрипучей кровати, выражая протест, но такой тонкий намёк на раздражение вряд ли был понят еле стоящими на ногах сливками и сметаной местного социума. А ещё геологи! Инженеры! Скотный двор Оруэлла!

Всё затихло только к трём. Из-за фанеры захрапели в три носа, и всё бы ничего, но Столиков, проснувшись, выкурил ещё три папиросы, задымил проветрившуюся было комнату, – похоже, не в дыму он спать не мог, – и снова зачмокал. Единственный некурящий представитель хомо сапиенс в артели лежал на спине и в немой тоске смотрел в окно. «Счастье – это когда молчат и не курят. У Андрея Белого есть мысль, что некоторые люди рождаются для одиночной камеры. Хочу в одиночку!» – думал он.

За окном притих заснеженный, чёрный, освещённый луной, таинственный как в сказке лес. В отличие от людей, он был совершенен.

Полседьмого сосед закурил, а потом уже проснулся, закашлял и включил свет. Калачёв тоже встал, включил кипятильник и пошёл на улицу. Его малость штормило. Было ещё темно. До бани идти было лень, он умылся снегом. Попробовал подойти к туалету, но все окрестности вокруг того были «заминированы», пришлось искать другое место. Попил чай, доел остатки колбасы и, вздохнув, съел одну булочку. Оставшиеся четыре убрал назад. За стеной было тихо. Пришёл из столовой дед:

– А ты чего не идёшь завтракать?

Игорь подумал и решил посетить местный «ресторан», набить кишку поплотнее на случай непредвиденных обстоятельств.

В столовой народу было немного, почти все уже позавтракали. Он взял тарелку с перловкой, кружку чая и сел на скамью за длинный стол. Повариха, толстая баба лет сорока, поинтересовалась у новенького:

– Кем, если не секрет, будете?

– Помощником у Алексеича, – не стал вдаваться в подробности тот.

Сидевший напротив громко швыркающий чай сопливый парнишка призывного возраста внезапно заявил Игорю:

– Что угодно я не жую!

И пока Игорь соображал, что сие должно обозначать и после какого слова надо было начинать смеяться, крикнул поварихе:

– Ты свой выбор сделала? Оби окей – идеальные тампоны для современной женщины! А имя чё, посуду моють?

– Закрой кофемолку, Голубков, – без эмоций ответила та, собирая со стола грязные тарелки, – ты б лучше воды накачал, чем телевизор свой дурацкий рассматривать.

– …Ответила Мария, – закончил тот, – а я делаю, что хочу с шоколадом «Виспа».

Сопливый поднял кружку и вылил на стол остатки чая:

– Почувствуй истинную свежесть!

– Ты, придурок, кончай косить! – зарычал на него весь в наколках мрачный сосед и сунул кулак под сопли. – Ты сейчас такую свежесть в жопе почувствуешь, воробей задроченный!

– Даллас. Приятное знакомство! – гнал своё шизанувшийся на рекламе, потом вскочил и пошёл к дверям. – У эмэмэм нет проблем!

Он пнул дверь и вышел на крыльцо, где курила вчерашняя компания. Специалист по фамилиям ухватил дурочка за рукав:

– Лёня, а «Марс» – это класс!

– Класс!

– А тогда скажи, почему велика Россия, а жрать нечего?

– Позади Москва! – заученно отрапортовал Лёня.

– Молодец, разбираешься. Вот тебе за это папироска.

– Издеваются над больным человеком, – вздохнула повариха Валя, – его бы подлечить, а то он чё-то совсем заговариваться стал.

– Так он и правда шизик? – не поверил Калачёв.

– Да, с рождения такой. Он тихий. Свиней кормит, баню топит, стирает. Живёт недалеко, в деревне. С матерью. Ему лечиться надо, а он не хочет. Ему и так хорошо. Везет! – закончила Валя и пошла мыть посуду.

– По хохотальнику ему надо! – прорычал наколотый. – Мы таких на зоне в три секунды лечили. Прессанёшь его пару раз, и назавтра он уже наизусть весь кодекс знает.

Он зло бросил ложку в миску, вытер руки о шапку (штаны для этой цели были грязноваты), которую во время еды тут снимать, видимо, не полагалось, и пошагал на выход, бурча себе в нечесаную бороду:

– Богадельню, в натуре, тут развели. Дурдом! Артель – бордель! Тут пахать надо сутками, а они, уроды…

– Ой, злой, – сокрушалась у мойки Валя, – одна злость осталась в человеке. Двадцать лет по тюрьмам мыкался, вышел, женился, поехал на новую жизнь деньги заработать, а через полгода жена письмо прислала, что с другим уезжает. И денег начальство не даёт. Вообще-то он мужик работящий, их там работать учат будь-будь. Мой-то тоже четыре года отсидел, дурень, за то, что бабку самосвалом задавил. Ох, я и намучалась с ребятишками-то! Зато пришёл – сразу сарай новый поставил, ограду сменил. А до этого лентяй бы-ыл.…Сейчас обратно обленился, хоть обратно в тюрьму веди. А от артельщиков, я знаю, жёны часто уходят. Прям, очень часто. Вы-то женатый?

Калачёв невесело кивнул. Если бы он посидел здесь ещё минут десять молча, то, вероятно, узнал бы много интересного из жизни Вали и массу другой информации. Но каша кончилась. Он поблагодарил хозяйку, чем чрезвычайно её удивил, и пошёл домой. Вернее, туда, где провёл эту ночь. Начальство просыпаться, видимо, не собиралось. Столиков читал драный журнал «Октябрь» за восемьдесят третий год. Радио на столе голосом Муслима Магомаева пело «Бесаме мучо». От такого исполнения песни о любви так и тянуло встать грудью на защиту социалистического отечества. Прям, «вставай, страна огромная» на итальянском языке. Впрочем, с таким настроением навоз тачками возить, а не музыку слушать, будь то «чуча-муча» или хорал Баха. Калачёв завалился на кровать и пролежал до десяти в тоске и дрёме. Наконец, со стонами и иканием, имея очень бледный вид, выплыло командование, поддерживаемое под руки шнырём. С улицы раздались неаппетитные звуки, потом где-то что-то побулькало, и через пятнадцать минут опять начались разборки с Алексеичем.: почему тот приказал валить лес, организовал пьянку на Новый Год и не там начал бурить разведочную линию. Игорь, чтобы их не слушать, вышел в начальскую комнату. На тумбочке, среди гор окурков и другого мусора стоял стакан, полный зубов. Верхняя и нижняя челюсти скалились в воде анатомическим препаратом. А, может, в водке, хотя – вряд ли. «Интересно, – подумал он, – чьи это запчасти? Все трое живущих здесь субъектов не старые. Главному сорок пять, Боренко нет и сорока, шнырю чуть за тридцать».