Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

Вошёл шнырь:

– Фадиф, фифо фтоиф!

Впервые с минуты, когда он перешагнул порог этого заведения, ему стало смешно.

– Где зубы-то растерял?

– Вубы на мефте, в фтакане.

Шнырь надел протезы.

– Я же как Ленин, – по тюрьмам да по ссылкам.

– А я думал, по Парижам да Женевам. И не надоело жить по-ленински?

– Конечно надоело! Увольняться хочу, домой поеду, в Харьков. Только шеф не пускает. Велит ещё сезон шнырить у него, а у меня и так уже – вон!

Он кивнул на стену, к которой был прикноплен небольшой, с тетрадный лист, обсиженный мухами календарик. Почти все дни были аккуратно зачёркнуты крестиками.

– Триста двадцать второй трудак сегодня мотаю без отпуска, и конца не видать.

– Так пойди да напиши заявление и – Ура! Даешь Харьков!

– Ура урой, а как уволят по тарифу, так ни фига не получу, а у меня даже на билет денег нет. Вот вчера пили, а сёдня могут за пьянку пнуть без выходного пособия. Хотя пили вместе.

– Здесь же не тюрьма, в конце концов. Уволят – в суд подай.

Шнырь, сметая окурки в ведро, махнул рукой:

– Не-е, я уж лучше рыпаться не буду. Не верю я этим судам. Тут уже многие дорыпались. Тут своя власть, золотая. Например, фашист раз меня изловил, – мы начальника участка фашистом зовём, – пьяный, конечно. Он трезвый вообще редко бывает. Как в штопор войдёт – месяц из балка может не выходить, ему туда только ящики подают, да Валька жратву таскает. Так он меня увидел и пальцем манит. Я подхожу, а сам боюсь: он запросто по морде дать может, бык-то здоровый. Это, говорит, что лежит? Я говорю: палка. Ну, доска. А он: а я говорю – коленвал! Так что это лежит? Коленвал, говорю. Забирай и тащи на склад бегом, считаю до трёх или месяц тарифа катаю. Я доску хватаю – и тягу. Пронесло. А начал бы спорить – себе бы хуже только сделал.

Шнырь засмеялся, продолжая ловко выгребать свинство из комнаты. Игорю стало противно. Он вышел на улицу и выматерился. Куда он попал? Какой век на дворе? Крепостное право отменили или нет? Демократия, ты где? Прокуратура, ау-у!

Тут к их домику подъехал «Урал», и из его кабины выпал в состоянии «ни петь, ни рисовать» главный инженер Макович, долговязый лысый мужик с оттопыренными ушами и носом сорок третьего размера. На такие лица хорошо рисовать карикатуры. Его подхватили и отнесли на койку Калачёва. По пути он всем мило улыбался и повторял:

– С лысобилетом я всё ук… ук… угладил.

Машуткин отдал приказ: в одиннадцать молодой, Столиков, Боренко и он едут на буровую линию, на полигон. До него было километра два, но пока доехали, молодой изрядно замёрз в открытом кузове раздолбанного ЗИЛ-157. Солнца не было, с реки тянул ветерок, пробрасывал снег. На полигоне ничего интересного не произошло. Боренко сосал снег, Машуткин тоже сосал и орал на приговорённого к тарифу за то, что тот начал бурить со второй от устья речки линии, а не с первой. Алексеич слабо оправдывался, тыча пальцем в карту, но после того, как его кат четвёртый раз подряд проорал:

– Нет, ты! Ты! Ты знаешь, откуда положено начинать бурить или нет, мудак тупоголовый? – он заплакал и залез в кабину.

Калачёв разглядывал карту и местность и пришёл к печальному выводу: он тоже начал бы бурить со второго профиля, хотя это и было малость не по инструкции. Первый профиль попадал на мощнейший конус выноса, и разбуривать его без твёрдой уверенности, что под ним есть золото, было слишком расточительно. Очевидно, что Столиков сэкономил для артели миллионов несколько, но его добивали без пощады.

– Из своего кармана заплотишь за это бурение! – надрывался главный, приклеив бычок в угол рта.

Наконец, экзекуция была окончена, похмелье – не тётка, и в час они снова были в лагере. За всю поездку Игорь не сказал и полусотни слов. Он почувствовал, что бацилла страха поразила и его, и это было неприятно.

– Через час поедем на нижний полигон, – объявил гроза участковых геологов и пошёл в столовую.

Участковые же – старый и новый – сварили чай дома и в два стояли возле машины. Начальство в фашистском балке что-то бурно обсуждало, потом шнырь принёс им кастрюлю картошки с салом и всё стихло. Простояли до трёх, замёрзли и пошли греться. Не успели раздеться:

– Столиков, поехали!

Игорь вышел на крыльцо и проводил глазами машину.

– Может, фамилию мою забыли? Не сильно и хотелось.

Он разложил влажные портянки на тэн, полтора часа листал старые журналы, слушал «Маяк» и чуть не уснул на своём лежбище. Наконец, вернулась свита во главе с ужасом полигона. По его виду было понятно, что целоваться он не настроен.

– А ты какого хера не поехал? Мы тебя орали-орали.

– Не слышал.

То ли главный сегодня наорался, то ли орать на нового геолога в его планы пока не входило, но он этим и ограничился, добавив только, уходя:

– Ушами надо слушать, а не жопой! – что в его устах звучало как «Живи пока».

Ещё через два часа у их балка снова остановился «Урал» и из него снова выпал Макович. Оказывается, у него завтра был день рождения, но поскольку на завтра был назначен отъезд автобуса с частью собутыльников, а именинник оставался на участке, решено было отметить сегодня. Сказано – сделано. Из машины выгрузили ящик водки, и в семь часов повторилась знакомая процедура, только вдесятером. Игорь лежал на койке, пытаясь читать. Столиков, передав сменщику всю документацию, с убитым видом собирал чемоданы: шеф однозначно велел ему завтра выезжать с вещами. За три года барахла накопилось немало. Он, хоть и был в трауре, любовно упаковывал ложки, штаны, мешочек с сахаром, десяток банок тушёнки, старый чайник, пару вязаных перчаток. Подумал над старыми драными тапками и сунул поверх сахара: пригодятся. Часов в одиннадцать к ним в окно кто-то тихо постучал. Дед радостно потёр руки и выскочил на улицу. Через минуту с видом заговорщика заскочил обратно, – Калачёв в это время приоткрыл окно, впуская кислород в газовую камеру, – и быстро сунул под подушку две бутылки водки. Оделся, принёс из столовой миску холодной картошки, хлеб, выскреб пальцем на пол старую заварку из полулитровой железной кружки.

– Будешь? – предложил.

– Этот хоть предложил, – усмехнулся про себя Игорь и отказался.

Сосед обрадовался сильнее, прислушался к шагам в коридоре, быстро достал одну бутылку, вылил половину в кружку и начал даже не пить, а хлебать большими глотками, швыркая, как горячий чай и сопя. Выпил, съел пару ложек картошки, закурил, икнул пару раз и уставился в угол. Постепенно лицо его растягивалось в блаженной улыбке.

– Люблю водочку! – чужим голосом пискляво прогундосил он и снова икнул. Минут через пятнадцать операция повторилась, пустая бутылка вылетела в окно. Игорь наивно думал, что сосед на этом успокоится и ляжет спать. Не тут-то было!