Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

– Ты, наверно, сразу стареньким родился? – теребил я его, не понимая, как можно жить с одной, пусть даже самой замечательной в мире женщиной, столько лет. – Может тебя познакомить с кем?

– Ага! Наверно! Не надо! Наливай! – даже не пытался спорить и заморачиваться по пустякам тот, и это бесило ещё больше.

Добравшись до кухни, он и там быстро преуспел. Видимо, творческая жилка есть у любого, но проявляется по-разному. У него она проявлялась на даче, а теперь – и у плиты. Первое что он сделал – купил костюм повара и набор хороших ножей. Варить макароны по-флотски, как постоянно это делал я, ему даже в ум не стукнуло, и первые пару месяцев он готовил разные виды итальянской пасты.

– Повар с пальца ссыт! – приговаривал он, пробуя свои кулинарные шедевры, прежде чем выставить их на суд едоков, пришедших в гости.

Потом настал черёд суши. Товарищ приобрёл все необходимые для этого прибамбасы и ингредиенты, и когда мы сели пить саке и закусывать суши и васаби, я достал русско-японский разговорник. Через три рюмки выяснилось, что японский язык не так уж сложен. Мой гакко-томодати со своей цумо пригласили старого доси в свой ути на небольшой омацури. Тем более, что нынче – доёби, и завтра не надо идти на сагё. Поэтому лишняя рюмочка саке не повредит. А когда саке кончилось, мы перешли на будосю, обсуждая нынешних кодомотати и сэйдзи.

После последнего шашлыка я ждал, что хоть кто-нибудь появится: дед, дядя Вася или хотя бы банальный зелёный человечек. Но ни два литра вина под шашлык, ни ведро пива в последующие два дня не вызвали никого. Сны были муторны, темны и болезненны, как пустой желудок с похмельного утра. Словно я сидел в тринадцатом кресле тринадцатого ряда какого-то большого кинотеатра, а передо мной на экране крутили чёрную плёнку. На ней изредка проскакивали серые царапины, прямые и кривые крестики, поломанная перфорация, возникали невнятные шумы и треск. В полной темноте я видел лишь три кресла: справа, слева и прямо передо мной. Они были мёртвенно пусты, и весь зал казался галактически безжизненным, ледяным, бесконечным. Мой сеанс то ли отменили, то ли он давно закончился, но в зале было абсолютно темно и тихо, а кисти рук и ноги ниже колен сильно мёрзли. У меня не хватало сил подняться и уйти, как это сделали уже все зрители, но и киномеханик зачем-то не выключал проектор, а всё крутил и крутил единственному оставшемуся зрителю шедевр киноискусства на любителя: бесконечные чёрные кадры под белый шум и характерный стрёкот киноаппарата.

Пиво я пил скорее по привычке, чем испытывая необходимость, и понял, что потерял интерес не только к женщинам, но и к алкоголю. Старость подкрадывалась медленно, но неотвратимо. По утрам болела поясница. Глаза плохо видели вблизи: развивалась дальнозоркость, как у отца. Сильнее обычного хрустели колени, и вставать с корточек становилось всё больнее. Помыть пол под столом уже становилось небольшой, но проблемой. Удар правой по груше перестал быть таким резким, как тогда, на чужой свадьбе много лет назад.

* * *

В общежитии, где мы жили, как и в любом нормальном общежитии, все знали всё обо всех. В частности, я знал, что дама, живущая на третьем этаже, водит к себе разных мужиков и постепенно спивается, невзирая на юные двадцать семь лет и звание мастера спорта по лыжам. Я в те годы почти не пил, общение с женщинами, сильно ограниченное зимой, полностью прекращалось летом в тайге. Поэтому про соседку я кое-что знал, но внимания на это не обращал. Мало ли вокруг живёт разного народу! Иногда она заходила к нам в комнату с просьбой что-нибудь привинтить, починить и подстрогать, но по таким делам к нам, молодым и холостым, ходила половина общаги, поэтому тут и говорить было не о чем. Мы чинили, винтили, строгали, доставали из подвалов, возили с дач, вышибали заклинившие двери и ставили новые, за что бывали награждаемы то простым «спасибом», то банкой варенья, то бутылкой водки.

Вскоре по общаге разлетелась новость: соседка выходит замуж по залёту. Её очередной хахаль, некогда мастер бокса, а ныне мастер выпить, решил не бросать подругу в положении и честно жениться, хотя, как я потом понял, прекрасно знал о её образе жизни. Или узнал, да было поздно. Странный народ – мужики: не знает, что у его женщины было до него – и живёт себе с ней спокойненько. Как узнал подробности – скандал, развод, хотя не изменилось ровным счётом ничего кроме пары нейронных связей в его мозгах. А зарёванная дура сидит и думает: и зачем я ему всё это рассказала? Кто тянул за язык? Следующему уже точно ничего не расскажу!

За день до свадьбы ко мне в комнату пришла сильно беременная соседка. Последние полгода она, видимо, старалась не пить и не курить, потому выглядела гораздо лучше обычного.

– Сосед, надо немного лаврушки под пельмени и две табуретки: гостей садить завтра некуда! Выручай!

Я нашёл ей всё что требовалось. Пока я рылся в ящике, она присела на край кровати и что-то рассказывала о своей новой счастливой, но трудной жизни. Я кивал головой, слушая вполуха. Мне и теперь-то такие разговоры с потусторонними женщинами о неведомых мне проблемах не особо интересны, а тогда я банально не врубался – о чём речь. Моя голова в те счастливые годы была полна геологическими картами, гранитами, известняками, спинифексами, новоприставленным дедом и желанием жениться на длинноволосой студентке мединститута. А тут какая-то мутнозернистая тётка со своими разговорами о плохой наследственности, сепсисе в роддомах и закрывшейся на ремонт молочной кухне. Я вручил ей лаврушку и помог донести табуретки до её комнаты. За дверями раздавались предпраздничные звуки и запахи, поэтому внутрь я сунуться не рискнул, но был приглашён завтра в гости к двум часам.

Назавтра вся общага гуляла так, что праздник вскоре выплеснулся из маленькой комнаты в общий коридор. На подоконник поставили магнитофон «Маяк-205» и включали поочерёдно «Яблоки на снегу», «Синий туман» и «Ах, какая женщина, мне б такую». Народ приходил, выпивал, закусывал, плясал, уходил, уступая место следующей партии. Гуляли громко, пили много. Мы сидели своей мужской микрокомпанией за столом и, наплясавшись, наливали очередную дозу «Зубровки». Коллектив в геологической экспедиции преимущественно мужской, поэтому и мы сидели мужиками вчетвером и давно разговаривали не про свадьбу, а что-то о медведях и лосях. Кто-то рядом беседовал про дачу, кто-то – про рыжики, что нынче особенно уродились в ближнем сосновом бору. Из коридора громко доносились народные побаски докембрийского культурного уровня типа: «Свадьба без громкой музыки – это как поссать и не пёрнуть!»

Вдруг напротив нас сели жених и невеста. Жениха на свадьбе я увидел впервые в жизни. Рыжий, потёртый, постарше меня, с большими мозолистыми руками шофёра-дальнобойщика. Если бы такому типажу не попить хотя бы месяц, почитать Куприна и сходить в театр и цирюльню – наверно его можно было бы даже назвать красивым.