Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

– В августе, дед! Я понял! Пора ставить точки! В августе приеду! Замётано!

* * *

К поездке я готовился тщательно. Можно даже сказать, что ни к одному свиданию я не готовился так долго и скрупулёзно, как к свиданию с мёртвой женщиной. Несколько раз слазил с рюкзаком, гружённым бутылками с водой, на ближайшую сопку. Первый раз показалось совсем тяжело. Ноги не шли в гору, сердце трепыхалось где-то во рту, донимали комары, болели плечи. По дороге я выпивал добрую половину воды из бутылок и потел как шлюха в церкви. Потом стало легче. Я перешёл на зелёный чай и кефир по вечерам, покачался на турнике и быстро скинул пару фунтов с пупка. Одновременно шёл процесс закупки необходимого такелажа для ночёвок в лесу. Я прикупил новые берцы, котелок, коврик, спальник, набрал два десятка банок тушёнки и каши. Взял пачку чая и переработал на сухари три булки чёрного хлеба. Одолжил у товарища сапёрную лопатку. Насколько далеко вперёд продвинулись технологии! Спальник, что раньше весил десять килограмм – теперь весил два. Я даже поначалу решил взять с собой небольшую палатку, но потом решил ограничиться куском целлофана на случай ночёвки под дождём. Как ни странно, у меня оказался ещё жив тот самый противоэнцефалитный костюм, в котором я ходил в злополучный маршрут. И рюкзак был тот же самый! И даже сделанный из рессоры нож! Уйдя их геологии, я пользовался этими вещами только для выездов по грибы и на шашлык. Не было лишь моего карабина марки КО-44 за номером ОС 6445. Поэтому на случай встречи с медведем я затарился пятью новогодними хлопушками, хотя о такой опасности почти не думал. Давно было понятно, что умру я не в когтистых кровожадных лапах, а в наманикюренных кровожадных ручках. Приготовил аптечку. Купил в церкви дешёвенькую иконку святой девы Марии размером примерно десять на пятнадцать сантиметров. На непредвиденный случай оставил на работе конверт, где описал свой маршрут. Попросил секретаршу открыть только в случае, если я в сентябре не появлюсь из отпуска. Секретарша оказалась крайне взволнована сопричастностью к какой-то тайне, часто задышала и заговорила шёпотом, и я даже засомневался – не кинется ли она читать моё письмо нынче же вечером. Пришлось наплести какую-то чушь про специальное задание от генеральной прокуратуры. Не знаю – поверила она мне или нет, но поклялась, что неприятности ей не нужны, и что письмо пролежит в моём столе весь отпуск в том виде, в каком я его туда положил.

Я просмотрел расписание поездов и обнаружил, что туда, куда я направляюсь, из города ходит электричка. Ехать на ней немного дольше, чем на поезде, зато почти вдвое дешевле, и она прибывает на место ночью. От станции ходит автобус, который как раз под утро приезжает в тот посёлок, от которого мне придётся добираться дальше своим ходом через перевал и потом вдоль речки больше семидесяти километров.

В назначенный день я хорошенько выспался, неторопясь собрался, посидел минуту перед выходом и поехал на вокзал. Ни о чём другом кроме поездки последние две недели думать я не мог. Ожидание смерти хуже самой смерти. Предвкушение праздника лучше самого праздника. Я находился где-то между этими двумя состояниями. Должно было случиться нечто такое, что поставит точку в самом непростом периоде моей жизни. А может – и на ней самой. Некий водораздел, на который я обязан забраться и посмотреть в другую покать: что там?

Чтобы не толкаться с огромным рюкзаком в автобусах, до вокзала я доехал на такси и встал в очередь в кассу. Рядом в ларьке продавался какой-то мусор вперемежку с макулатурой. Туда-сюда сновал разнокалиберный народ, несло пирогами, туалетом и кофе-по-ведёрному. Из динамика сообщили о надвигающемся скором из Иркутска. На перроне в ожидании электропоезда толпились бабушки и немного дедушек. Совсем немного – людей моего возраста и моложе. Примерно тот же контингент, что стоит в очереди к окошечку кассы, где принимают оплату за коммунальные услуги: шестьдесят три процента – пенсионерки, остальные тридцать семь приходятся на пенсионеров, работающих и иждивенцев. Разговоры – о капусте, помидорах, давлении, артрозе, валидоле, маалоксе, внуках, правнуках, тонометрах, похоронах. Мне в лицо то и дело прилетали клубы сигаретного дыма. Голубь, распушив облезлый хвост, нагло преследовал голубку, гоняя бедную по грязным шпалам, пока оба не взлетели, едва не попав под колёса иркутского экспресса. Воробьи дрались за какую-то грязную корку лаваша. Шла обычная вокзальная жизнь.

Моя электричка пришла точно по расписанию, и я первым запрыгнул во второй вагон. Сел у окна на теневую сторону, потому что с солнечной стороны припекало не на шутку. Днями стояла жара почти тридцать градусов, а ночи уже становились прохладными. Народ расселся по скамейкам, распихал сумки и рюкзаки, и состав тронулся. Через пять минут подошла кондукторша с просьбой показать билет. Просьбу свою она высказала таким служебным тоном, и сам голос у неё был такой безликий, что я, протягивая билет, даже не посмотрел в её сторону. В поле моего зрения попало лишь её левое колено. Это было самое несексуальное колено из всех, что я видел в жизни. На этом события кончились и время остановилось. Электричка шла без большинства остановок. Пытка бабушками продолжалась недолго. Половина их испарились из вагона в течение часа, и сразу сделалось заметно тише и даже прохладнее. Перестали говорить все одновременно, не находя общей темы для разговора, но твёрдо зная, что события их жизни главнее и значимее, чем у собеседницы. Семидесятилетние перестали учить шестидесятилетних готовке вареников и мытью окон. Перестали кивать головами, делая вид, что друг друга слушают и полностью поддерживают точку зрения рассказчика.

Какие-то люди входили на очередном полустанке, ехали час – два, выходили, сменяясь другими. Моими соседями становились то мутноглазая бабушка, то хромоногий дедушка, то пропахший мазутом рабочий в оранжевом жилете на голое тело, то парнишка в наколках на плечах и пальцах с огромным треснувшим смартфоном, из которого хриплый баритон со знанием дела пел матерщинные песни про фуфайки и мороз, а я сидел на своём месте и думал разные мысли. Думал о том, что – вот оно! То, что готовилось и назревало столько лет! Думал о мелькающих за окном переездах, автомобилях перед шлагбаумами и деревнях, в которых с трудом водились крестьяне. Думал о своём новом романе, который не успел дописать, о дяде Васе, Т-9, товарных вагонах, дочерях, Марвине Хаглере, фильмах Китона, Б-9, снайперском оружии. Проезжая какую-то совсем уж неживую деревеньку, я увидел из окна древнюю бабку, козу, ржавый трактор, руины зерносушилки и чёрного кота, и стал думать про трактора и котов. Думал о том, что люди, едущие сейчас в этом поезде, никогда больше не соберутся в таком составе. И вещи в моём рюкзаке никогда не лягут так, как лежат нынче. И сегодняшние мысли в моей голове никогда не повторятся, как и кадры пейзажа за окном.