Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

Левой – правой, левой – правой. И так пять часов без остановок. Обошёл осинку слева, обошёл берёзку справа. Наступил на белянку, перепрыгнул через еловый груздь, облизнулся на семейство крепких рыжиков. Перелез через поваленную сосну, пробрался обочиной мимо лужи с головастиками в старой колее. Пожевал кислицу, выгрыз молочные орехи из упавшей на тропу смолистой кедровой шишки. Около любой лужи – тысяча бабочек, которые даже не хотят взлетать, когда над ними нависает мой ботинок. Кусты и скалы вокруг увешаны сетями паутины, и жирные пауки ждут очередного мотылька в гости к обеду. Я наступаю в свежий медвежий след, останавливаюсь, прислушиваюсь, достаю петарду, вглядываюсь в темноту чащи. В след продолжает затекать мутная вода: зверь стоял тут пять минут назад и ушёл, услышав меня. Далеко ли ушёл? Или ждёт меня вон за тем выворотнем? Вокруг мёртвая тишина. Только тревожный клёкот какой-то хищной птицы в синей высоте, шум речки и монотонный разговор деревьев с ветром. Привал. Обед уже начинающей надоедать кашей с сухарями. Полный котелок чая с чагой и смородиной. Две полные кружки без сахара – внутрь себя, остатки – в бутылку.

Левой-правой, левой-правой почти до восьми вечера. Ходьба на длинные дистанции в тайге не так утомительна, как в городе. Не берусь определить причину этого загадочного явления, но больше двух часов по улицам, скверам и магазинам лично я ходить не могу: на третьем часе хочется лечь и заплакать. В тайге же идёшь то в горку, то с горки, всегда – с грузом, в костюме и сапогах, потеешь, постоянно петляешь и отмахиваешься от кровососов. Но устаёшь при этом впятеро меньше!

Примерно через час после того, как солнце скрылось за горой, я пришёл в наш старый лагерь.

– Привет, народ! – заорал я радостно.

– У-ху! У-ху! – откликнулся откуда-то из чащи удивлённый филин.

На этом месте двадцать пять лет назад я прожил около месяца и больше никогда не был, кроме как во сне. Тут, судя по всему, за это время вообще никого не было: из земли торчали лишь пара жердей – скелет одной из наших палаток. Вокруг – буйство травы, местами потоптанной и поеденной какими-то травоядными. Но ощущение такое, словно вернулся домой после долгой командировки. Вот тут спал я, тут – напарник, там мы обедали и сушили донные пробы, тут я сидел у костра, курил и строгал ножом берёзовый кап. Образы и предметы прошлого проявлялись из травы, материализовывались из воздуха. Всё становилось почти как прежде. Всё, кроме меня.

Я развёл костёр на старом месте и лёг спать туда же, где стояла наша палатка: под огромный кедр со стволом окружностью обхвата в три.

– Спокойной ночи всем! – громко крикнул я в темноту, задёргивая целлофан над головой.

– У-ху! – ответил филин.

– Давай, давай, дрыхни! Заутре главный день! – пожелал мне на ночь дед.

– Карауль меня от медведя, старый! Чтоб не скрал меня топтыгин во сне! – приказал я деду. – Вон их тут сколько миллионов бродит! Всё истоптано!

– Нужен ты ему сто лет, медведю-то! – прошамкал дед, садясь ближе к огню. – У ево тут жратвы – на каждом углу. Будет он рот об всякого дурачка поганить!

Уже засыпая, я почуял знакомый запах псины и попросил через плечо, не открывая глаз:

– Плёс! Будь другом! Отойди мля подальше! От тебя несёт как от… как от живого!

Тяжёлый вздох в темноте. Зашуршала от ветра трава, хрустнула на дереве сухая веточка, воздух перестал напоминать газ кожно-нарывного действия. Я, поморщившись от боли в коленях и пояснице, уложил гудящие ноги как смог поудобнее и улетел в ничто.

Просыпаться ночью от холода у меня уже начало входить в привычку. Я откинул целлофан. Костёр догорал, Луна носилась где-то за тучами и появлялась из-за них то тут то там, то круглая, то обломыш, словно мама играла с ребёнком в игру «Ку-ку», прикрывая лицо ладошками и выглядывая из-за них то оттуда, то отсюда. Проблесков зари на небе в ближайшее время не предвиделось. Снег лежал толстым слоем под деревьями, но на поляне его почти не осталось.

– Апрель ужо! Весна нонеча какая-то дурная! В марте тёпло началось, а в апреле – как в феврале навалило! Ничё! Лето своё всё одно возьмёт! – опередил мои возможные вопросы дед, сидящий всё так же у огня и просвечивающий как медуза.

Я ничего не стал говорить. Апрель так апрель! Спать хотелось убийственно! Я натянул свитер, шапку, перевернулся на левый бок, поскольку правый затёк от лежания на жёсткой подстилке, и снова уснул.

* * *

– Вставай! Счастье проспишь! Дел много нонче! – проскрипело у меня над ухом.

Было уже светло, но солнце освещало лишь вершины гор, а местами – верхушки деревьев на этих вершинах, и я пожалел, что не взял с собой фотоаппарат. Лиственницы и осины на склонах уже начинали желтеть, а восходящее Солнце добавляло дополнительную желтизну картине, окрашивая пейзаж в совершенно гепатитовые цвета.

В низине, где я ночевал, ещё стоял туман. При первом же шаге в сырую траву я вымок по пояс.

– Век бы такого счастья не видать! Не мог ты ещё часик подождать! – выругался я заплетающимся со сна языком вкупе с пересохшими полопанными губами, но дед уже слился с туманом и вознёсся.

Я неторопясь искупался в тёплой заводи, позавтракал, и когда двинулся дальше вверх по ручью – трава уже почти не брызгалась. Рюкзак по мере убывания консервов становился легче, но и подъём ближе к истоку делался круче. Я постоянно шагал хоть немного, но в гору. Остатки дороги исчезли. Приходилось идти как тогда: то прямо по руслу ставшего совсем узеньким ручейка – переплюйки, то петляя какими-то козьими тропами, которые появлялись и исчезали когда им вздумается. Вот и поворот направо. Мой пульс участился до неприличного, когда я вышел из ущелья на ту поляну, где некогда меня радушно встретили покойник с собакой. На месте похорон никаких следов этих самых похорон мне смаху обнаружить не удалось. Где-то тут я тюкал землю молотком, резал и рубил тесаком корешки и смотрел в небо: не следит ли за мной спутник? Но где точно – в густой траве было не разобрать. Я снял рюкзак, достал тот самый нож и принялся косить траву. Буквально через пять минут я наткнулся на небольшую ямку в земле. Грунт когда-то давно чуть просел, и только я знал – почему.

– Дед, тебя я нашёл! Осталось найти твою жену! – стоя в траве, которая была выше меня на полметра, громко сказал я яме, но голос утонул без остатка в огромности пространства и шуме ветра.

Я вновь чувствовал себя актёром, стоящим на сцене какой-то грандиозного театра, и понимал, что зрителей, кроме комаров и бабочек, нет. Мой спектакль вновь нужен лишь мне, поэтому играю я только для себя. Пьеса подходит к финалу. Но огромный зал от хребта до хребта пустует уже тысячи лет. Нет О-3, которой явно бы понравилось всё, что ни сыграй, и нет даже спутника – шпиона над головой. Я могу сейчас зарыдать, засмеяться, пасть на колени или воздеть руки к небесам – всё это останется только в моей памяти игрой на несуществующую публику и посрамлением моего принципа «Никого нет»! Значит – прочь понты и шелуху! Делай, товарищ, только то, что чувствуешь! Только то, что действительно необходимо делать! Но что же сейчас необходимо лично мне?