Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

– Привет! – сказал я, неуверенно переступая порог и чувствуя каким-то местом, что и тут всё не так и не спроста.

Женщина отступила на два шага назад. Вид у неё был такой, словно перед ней явился голый Хануман с базукой.

– Чего стряслось-то? – в полном недоумении от такой реакции развёл руками я. – Зарплату тебе что ли подняли? Теперь можно не здороваться?

– Я думала – это муж! Ты откуда взялся? – выдавила наконец она.

– Кто?! – переспросил я.

– Муж! Я замуж вышла, – на её лице наперегонки носились изумление, страх, любопытство и неверие в происходящее, – ты уходи наверно! Вдруг муж придёт! Мало ли что может про нас подумать? Ты же исчез, вот я и… ну… не всю же жизнь тебя ждать в конце концов! Имею я право жить как все или нет? – её голос пошёл на повышение.

– Какой муж? Ты о чём гутаришь? Это я! Эй! Я в тайгу на неделю уезжал. Вот, подарок тебе привёз! Камень судьбы! Ты же камнями интересуешься в последнее время? А этот камень не просто камень, а сейчас расскажу что за камень!

Я полез в сумку, а она, глядя за моими манипуляциями, отступила ещё на шаг в глубь коридора. Когда на моей ладони оказалась пирамидка, я вытянул руку вперёд и шагнул к ней:

– Вот! Оникс! Держи! Ты же заказывала! И, может, расскажешь толком…

Когда между нами оставалось каких-то полметра, она с перекошенным лицом внезапно схватила с моей ладони камень и что было силы ударила им меня в висок. Потом секунду постояла, словно не понимая, что случилось, взвизгнула, бросила оникс на пол, кинулась в туалет и захлопнула за собой дверь. Я ещё услышал, как она щёлкнула щеколдой, которую я там приделал пару лет назад, а потом взялась двигать к дверям стиральную машинку.

Я зажал висок рукой и почувствовал, как сквозь пальцы на пол льётся кровь.

– Ты меня, кажись, того! Убила! – стараясь говорить спокойно сообщил я, целясь голосом в дверь туалета.

– Откуда ты взялся? – заорала Т-9 из-за двери таким голосом, словно не было у неё за плечами кандидатских корочек. – Пропал на год! Искали его с милицией! Мне тут целый допрос учинили! Твоя дочь приезжала! С работы звонили! Откуда я знаю – куда ты снова делся! Все нервы вымотали! Я уже замужем три месяца между прочим! За приличным человеком слава богу! За иностранцем! И вдруг снова ты! Я про тебя и думать почти забыла! Ещё с камнями припёрся! Выкинула я их все на помойку давным-давно! Уходи немедленно! Хватит мне твоих визитов! Всё! Нету меня для тебя! Нету! Мы вообще собираемся уезжать к нему в Вильнюс!

Я смотрел под ноги и бесстрастно наблюдал, как обломки оникса окрашиваются красным и тут же исчезают. Не дослушав её истошный речитатив, я закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Светило солнце. Шумел дизелями проспект. Всё плечо и бок у меня оказались залиты кровью, и я пожалел, что надел светлую майку. Идти в таком виде по городу было как-то неприлично. Захотелось посидеть в теньке и съесть мороженого. Влево от дома метрах в ста начинался тупик, заваленный мусором, забитый приспособленными под гаражи контейнерами и ржавыми остовами «Москвичей» и «Дэу». Зажав платком висок, я кое-как добрёл до ближайшего кузова, лёг на траву в его тень и понял, что сюрприз удался на славу, а счастье – не за горой. Кровь не останавливалась, голова кружилась, и левая рука отказалась держать платок сразу, как только моя спина коснулась земли. Я переложил платок в правую и снова прижал насквозь пропитанную красным тряпку к голове. «Аптечка в тайге кроме лейкопластыря не пригодилась. А тут нужна – и нету! Что называется – воды подать… минералки… Странно жил. Странно помер. Значит – всё правильно. Второй круг замкнулся. Третьего не будет. И никого рядом нет».

* * *

Когда занавес закрылся, свет погас и затихло в фойе, я медленно поднялся из бутафорского кресла и тихо, чтоб не было эха, молвил:

– Забавная штука – жизнь! Не пойму, повезло мне жить в страстях и страданиях, или это наказан я за прегрешения? А, может, это ещё не страдания? И страдания поджидают меня вон за той огромной дверью? Чудны дела твои, господи! Я у тебя никогда не спрашивал – за что? Лишь – когда? И вот теперь я знаю ответ хотя бы на этот вопрос. Ныне! Именно так, как заслужил! Ты снова прав, бородатый! Принимаю!

Я спустился со сцены в пустой зал и побрёл вдоль рядов кресел, с каждым шагом приближаясь к единственному оставшемуся во мраке ориентиру: подслеповато светящейся табличке с надписью «Выход». Примерно посередине зала ко мне подошли два человека в белых халатах, оба похожие на деда. Только один был дедом лет тридцати, а другой – он же, но постарше, лет примерно сорока пяти. Дубльдед лихо подкатил ко мне каталку на колёсиках, и один из них, тот, что постарше, то ли приказал, то ли предложил:

– Ложись! Довезём! Всё равно по пути!

– Вы доктора? – недоверчиво поинтересовался я. – И куда нам с вами может быть по пути? До Вильнюса? Я, кажись, помер. Так что уже не ваш клиент.

– А мы бывалые доктора! Мы и с того света народец иной раз вытаскиваем!

– Не-е, – ласково отвечаю я им, – Вы – не бывалые! Вы – небывалые! А раз – небывалые, то и вытаскивать меня вам не надо! Видел я ваши методы! Медицина тут бессильна! Да и не хочу я уже никуда! Устал! Надоело! Два круга – это, оказывается, очень много. Я – спринтер, а не стайер. Двух кругов хватило за глаза. Не рассчитал. Спёкся.

– Ну, кого-то вытаскиваем, а кому надоело – наоборот! Ложись! Хуже-то не станет! – ласково, словно предлагая кредит пенсионеру под семьдесят пять процентов годовых, предложил тот, что помоложе.

– Знаешь, почему Пётр Первый женщин в армию не брал? – серьёзным голосом поинтересовался я у них, отталкивая ногой труповозное транспортное средство. – Они команду «Ложись!» неверно понимали! Валите колбасой! На своих доберусь!

Те переглянулись. Потом один покрутил пальцем у виска и громко произнёс:

– Клиент – редкой породы долбоёб! Лечению не подлежит! Только в морг! – и они ушли обратно за кулисы.

Я пошёл мимо рядов пустых кресел. Б-1, Б-2, Б-3… Каждое кресло имело свой буквенно-цифровой код, цвет и размер. Одни кресла оказывались пошире соседних, другие – повыше, одни – почти новые, но чаще – с прорехами, плохо пришитыми заплатами, а какие-то даже без подлокотников. Это были не стройные ряды, а набранные где попало и составленные как попало разномастные кресла и стулья. От чёрного до розового, от двухместного раскладного до банкетки. Но все они были одинаково пусты и холодны настолько, что при одной мысли о том, что на них можно сесть, меня пробивал озноб.

На самом последнем ряду, прямо около прохода, на синем кресле с биркой Б-34 сидела какая-то соломенноволосая древощепина.