Александру Ивасюк - Половодье

— Оставь его, — сказал другой. — Это господин инспектор, разве ты его не знаешь?! Господин генеральный инспектор приехал обследовать станцию.

— Откуда здесь эти вагоны? — не унимался уязвленный Леордян.

Он не был ни вором, ни инспектором, как окрестили его в насмешку эти люди. Но он чувствовал себя сильным и при исполнении служебных обязанностей. Он был сторож, железнодорожник, а перед ним были ворюги и спекулянты. Эта ночь, необычная и радостная для него, пробудила в нем гордыню!

— Ваши документы и документы на вагоны — быстро!

— Я тебе дам документы! — Тяжелый кулак ударил его в лицо.

— Оставь его! — послышался третий голос. — Оставь, не видишь — он просто дурак?

— А если дурак, то чего суется? Ты чего суешься, остолоп?

И снова удар оглушил его, потом еще один — сильный, между глаз. Он упал, однако, охваченный гневом, тут же вскочил, но новый удар снова повалил его. На мгновение он остался лежать, пытаясь прийти в себя, и тут его охватил неукротимый гнев. Те, кто его бил, грубо и заливисто хохотали, один из них снова ударил его сапогом в лицо.

— Документы, да? И ты, несчастный, корчишь из себя полицейского! Я тебе дам такие документы, что не встанешь!

Леордян из последних сил ухватился за ногу — ту, что его ударила, или какую-то другую, дернул ее, и человек упал. Чтобы уклониться от следующего удара, Леордян перекатился на бок и тут вспомнил о свистке, стремительно выхватил его, и в тишине морозной ночи раздался резкий, продолжительный, отчаянный свист. Он был как вопль ужаса — ужас сторожа передался металлическому свистку. Прежде он этим свистком никогда не пользовался — с ним играли дети.

Человека, которого повалил Леордян, испугал отчаянный звук свистка. Именно этот одинокий звук, которого он не ожидал, а не страх перед последствиями (что могло с ним случиться? Все у него было в порядке) заставил его содрогнуться и, не отдавая себе отчета в том, что он делает, он вытащил пистолет и пустил пулю в это пугало в шинели. Звук выстрела отозвался в нем еще большим испугом, и, уже в полной панике, подталкиваемый ненавистью и желанием защититься невесть от чего, он разрядил всю обойму в грудь сторожа. Тот мягко осел, голова его откинулась, глаза остались открытыми.

В груди у Леордяна вдруг стало тепло, и от этого тепла ненависть его вдруг растаяла, и на ее место явилась огромная тишина, тишина и удивление, что такая тишина возможна. В последнюю минуту своей жизни он увидел белую линию деревьев за оградой и потом — звезды на замерзшем небе.

Ион Леордян забыл в этот миг о тех, кто бил его и кто в него стрелял, совершенно забыл, будто их никогда и о существовало, не было ни их грубого хохота, ни насмешек, ни ударов. Забыл он в этот миг и о своей гордости железнодорожного сторожа; все это ушло, исчезло вместе с небом и с вокзалом; забыл он и о самом себе; на какое-то мгновение не осталось ничего — только тишина и удавление. Мир для Иона Леордяна стал таким, каким был до его рождения.

Трое людей удивленно переглянулись. Они не собирались его убивать, они хотели только немного над ним посмеяться — слишком уж он петушился, документы требовал. Избив, они бы оставили его в покое. Тот, кто выстрелил, засовывая в карман пистолет, ругался сквозь зубы.

— Нет, ты только посмотри на этого подлеца! Черт его дернул свистеть! Вот, теперь насвистелся.

И он толкнул тело ногой.

— Ну и ты хорош — какого черта стрелял? Теперь давай его куда-нибудь оттащим. А то из-за этого олуха можно сесть в лужу.

Он уже нагнулся, чтобы взять тело за руки и за ноги, как вдруг раздался топот. Это, услышав свисток и выстрелы, к месту происшествия бежали лейтенант и солдаты. Люди Карлика, охваченные паникой, кинулись прочь, бросив труп и оставив вагоны открытыми. Увидев лежавшего на земле человека, лейтенант несколько раз выстрелил вслед бегущим. Солдаты целились в удалявшиеся силуэты, но промахнулись. Все трое бежали умело, зигзагами, перемахнули через забор и исчезли в ночи.

Молодой лейтенант, тот самый, «поповна», нагнулся над распростертым телом, потом стал на колени к просунул руку под теплую шинель, пытаясь нащупать сердце.

— Мертв, — сказал лейтенант и, посветив фонарем, узнал маленького, тщедушного сторожа, рядом с которым он сидел в диспетчерской, — того, кому он дал сигарету в кто его благодарил полчаса назад. И он удивился, как все мы наивно удивляемся, что человек, которого недавно видели, уже мертв.

— Ведь мы только что расстались, — сказал он солдатам. — Узнаете? Это сторож, он, помните, тихонько вышел из комнаты. Задержался бы немного — и остался бы жив. Еще четверть часа тому назад он был жив, то есть, я хочу сказать, мы его видели.

Прежде чем позвонить по телефону в полицию и доложить своему начальству, он зашел в диспетчерскую; при виде его люди, которые все еще жарко спорили, вдруг замолчали, и стало слышно, как гудит печка. Всем было ясно, что случилось что-то серьезное.

— Застрелили сторожа, — сказал лейтенант.

Люди, на ходу натягивая пальто, стали тесниться к выходу.

— Кто? — спросил голос.

— Они. — Лейтенант передернул плечами и вышел.

Солдату, который один остался около Леордяна, стало страшно.

— Так как, говоришь, звали того бродягу, который разбил свою дурацкую башку? — спросил Карлик необычно низким голосом, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

— Не знаю, кажется, Леордян. Только он не разбил себе голову, а был убит, — очень серьезно и почти резко ответил старший комиссар Месешан.

Когда он вошел сюда, в бывшую библиотеку барона, он все еще чувствовал страх. Только насмешка Карлика заставила его овладеть собой. Овладеть собой, но не обрести уверенность, и теперь он смотрел на главаря банды другими глазами. «Дурак, — думал он, — пошлю его ко всем чертям, раз он не понимает».

— И здорово ты испугался этих бродяг и голодранцев? Небось, их было человек десять, а то и двадцать — как тут не испугаться! — И Карлик расхохотался, со смаком ударяя себя по коленям, обтянутым брюками-галифе.

Все остальные тоже захохотали, хлопая в ладоши, ударяя кулаками по коленям, — они напоминали стаю грузных северных птиц на ледяном торосе, которые бьют тяжелыми крыльями, но не могут взлететь. «Стая пингвинов», — подумал адвокат Дунка, единственный, кто не смеялся. Он вяло улыбался и не мог сдержать странной, немного печальной радости, как было тогда, когда порвал со своим кругом и связался с Карликом. «Приходит конец, — подумал он, — пришел конец, посмотрим, как все это распутается».

Месешан не смеялся и не улыбался. Он встал и сказал спокойно, очень спокойно: