Александру Ивасюк - Половодье

Узнав о случившемся и о том, что из-за этого в городе начались волнения, Сайрус Уорнер спросил через Кайюса, был ли убитый одним из лидеров. Ему ответили, что нет, не был.

— Это был тихий, скромный человек, — по-французски сказал Кайюс, который не знал английского.

— Тихий, — задумчиво повторил Уорнер. — Тихий покойник, который вызвал волнение и откуда-то из тьмы руководит этим движением… — И именно тогда он решил написать статью под названием «Тихий пролетарий возбуждает волнение». И сейчас же сам себе опротивел, как опротивела и будущая статья, которая наверняка слишком ему понравится.

В большом салоне особняка Шулуциу собрались все. По внезапному решению хозяина дома женщин не пригласили, чтобы придать сборищу серьезный характер, дух государственной важности. Прием был подчеркнуто сдержанным, даже скорбным. Была отвергнута черная икра доктора Андерко, охотничьи трофеи доктора Алоизиу Влада. «Это придало бы столу фривольный оттенок. Люди, которые едят икру и медвежьи окорока, не так уж озабочены и не нуждаются в срочной помощи», — сказал доктор Шулуциу, щепетильно внимательный к каждой мелочи. «Есть ли у меня другой путь?» — скептически вопрошал он самого себя, давая последние распоряжения.

Гости пришли все в черном, с едва заметными проблесками надежды на суровых лицах. Но в подобных печальных и трагических обстоятельствах все должно иметь торжественный вид, ведь ничто другое не заменяет так успешно истинную скорбь, как торжественность. И она должна проявиться не только в момент прибытия знаменитого гостя, а продуманно оттенять весь визит. Гости не расселись по комфортабельным креслам, чтобы не подыматься навстречу Сайрусу Уорнеру. Все ждали стоя, были немногословны, стараясь не затевать пустых разговоров. Предпочитали молчать, собравшись в кружок, черный фрак рядом с черным фраком, словно созванные для какой-то неизвестной игры.

Без четверти девять из верных источников получили известие о том, что произошло в префектуре, на вокзале, в зале «Редута» и на вилле Грёдль.

Коммунисты дали отбой, им приказали сверху. Дэнкуш извинялся перед собравшимися, вместо того чтобы держать пламенную речь. Толпа по собственной инициативе направилась к вилле, собралась вокруг и кричит. Народ разочаровался в Дэнкуше!

— Недурно, совсем недурно — пусть знают, кто их друзья. Сначала подстрекают, а потом бросают на произвол судьбы, — задумчиво сказал доктор Шулуциу.

— Это очень, очень забавно! — воскликнул доктор Александру Киндриш. — Теперь наступил момент, когда стадо осталось без пастыря, мы должны повести эти массы. Мы должны подогреть их, превратить это движение в длительную манифестацию протеста против сговора властей с подонками общества. Я сейчас же пойду туда — ну его к черту, этого американца! Если они придут, пусть приходят и не повидав меня. Пробил час, великий час борьбы и наступления!

— Мы, кажется, утром иначе рассудили, дорогой Александру, — укоризненно сказал доктор Шулуциу и даже позволил себе поднять палец в знак упрека.

— Но положение было другим. Теперь Дэнкуш бросил их.

— Мы еще не все знаем. Пусть они еще покипят, так будет лучше. Мы партия порядка, и я не хочу, чтоб здесь повторились события восьмого ноября [35] Имеется в виду неудавшееся выступление буржуазной реакционной партии в Бухаресте 8 ноября 1945 г. .

— А вдруг подручные Карлика откроют стрельбу? Пусть прихлопнут кое-кого из тех, кто сдуру пошел за коммунистами, — скорее промычал доктор Влад и, держа руки в карманах, стал выбивать пальцами на бедрах ритмы марша Радецкого: «дум-дум-дум».

— Ох, брат Алоизиу, — столь же укоризненно сказал доктор Шулуциу. — Иногда мне кажется, что вы циник. Бедный, заблудший народ! Не к лицу нам желать, чтоб пролилась кровь. Кроме того, разочарование сильней отчаяния. Если мы вмешаемся, ничего не добьемся. Мы должны, разрешите мне так выразиться, отучить их от нынешних методов. Покамест полегчало, и на том спасибо. Нельзя терять выдержку!

Все молчали, лишь теснее сбились в черный кружок своих фраков в ожидании гостя. Он прибыл ровно в девять.

Внешность Сайруса Уорнера несколько разочаровала собравшихся. Они ожидали увидеть великана, вроде доктора Влада, энергичного и быстрого, как доктор Киндриш, мудрого, как доктор Шулуциу. Крупного, солидного мужчину, попыхивающего толстой сигарой, как Уинстон Черчилль, одобрительно похлопывающего их по плечам, заполняющего собой все помещение, чтоб они, как дети, заблудившиеся в лесу, почувствовали себя под опекой и охраной нашедшего их добродушного лесничего, с ружьем на плече и полным патронташем вместо пояса.

Сайрус Уорнер был не таким. Скорее, низкого роста, как и дед его, Бэрч К. Бэрч, худощавый, часть лица прикрыта большими очками в золотой оправе, одетый в мягкий серый пиджак, вовсе не претендующий на элегантность, в удобных туфлях на толстой подошве — ни дать ни взять обыкновенный турист. Только белые нервные руки выдавали его породу, однако никто этого не заметил, кроме доктора Шулуциу, который встретил его грустной улыбкой и любезными словами.

— Мои друзья, которых я разрешу себе представить вам, поинтересовались, как вы доехали, и я сказал им, что ваше путешествие прошло благополучно, — перевел его слова доктор Кайюс.

— Йес, сэнк ю, — ответил Сайрус Уорнер и тут же заскучал.

То же общество, находящее свое последнее утешение в строгом церемониале, в предписанных этикетом костюмах, в домах с высокими потолками, играющее в спокойствие, когда все вокруг кипит, в уверенность — когда вокруг все зыбко…

Сайрус Уорнер вспомнил бесконечно долгий банкет с шестьюдесятью видами блюд, на котором он присутствовал полгода назад в одной из китайских провинций, банкет с куда более отработанным и древним ритуалом. Во главе стола сидел старец со сморщенным лицом, которое еще сильней съеживалось, когда он улыбался. Справа от него сидел он, Уорнер, слева — командир гоминьдановского гарнизона, за ним — по нисходящей — офицеры и мандарины. Один из молодых мандаринов ничего не ел, он стоял сзади, между ним и старцем и переводил. Все было так чинно, утонченно и полно величайшей вежливости, церемонных жестов и глубоких поклонов. Беседа была преисполнена символов и поэзии, она была изящна, как рондо, написанное в честь самовластной принцессы самым талантливым и прославленным придворным поэтом. Но любопытнее всего было соседство за столом истинных мандаринов и грубых офицеров с каменными лицами, которые по-обезьяньи подражали ритуалу. Какой-то жандармский полковник совершил, видимо, оплошность в ритуале, и тогда мандарины почти незаметно переглянулись из-под прикрытых век. Приходилось быть снисходительными к солдафонам, ибо в течение всего банкета, в паузах беседы, слышны были залпы орудий 8-й коммунистической армии, которая нарушила перемирие, и генерал вздрагивал при каждом залпе.