Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

– Мел, – сказал он, накрывая ее руки ладонью. – Ты вовсе не вызывала у них неприязнь. Ты была прелесть, ковыляла по лужайке в обвисшем раздельном купальничке с кувшином теплого лимонада или тающим мороженым; на вкус оно было как отмороженное. Совершенная прелесть.

Мелоди уставилась на свой недоеденный сэндвич. На Джека она взглянуть не могла. Теперь ее мучило то, что она затеяла этот разговор; и то, как в его изложении выглядели ее походы через лужайку; и особенно – что от «ты была прелесть» ее охватило чистое счастье.

Он продолжал, и из его голоса ушла вечная язвительная нотка:

– Что бы там ни происходило, под теми соснами, это не имело отношения к тому, любили тебя или нет. Ну бред же. Мне было семнадцать. Я не хотел, чтобы ты крутилась поблизости, потому что у меня двадцать четыре часа в сутки была эрекция. Не хотел я, чтобы при этом присутствовала моя младшая сестренка.

– Ужас.

– Именно. Считай это формой братской любви. Так ты что, зациклилась на этом из-за Норы? Задумалась, не встроен ли в тебя отпугиватель гомосексуалов?

– Нет. Я просто думаю. Я хочу все сделать правильно. Хочу ее понять и поддержать, но мне страшно. Я больше не знаю, что ей нужно, что она чувствует.

– Да знаешь.

– Нет, Джек, нет. Я никогда не хотела девушку…

– Знаешь, знаешь , – настаивал Джек. Он встал, собрал мусор, оставшийся от ланча, и запихал его в пустой пакет из магазина. – Ты хочешь, чтобы она не была лесбиянкой, – спокойно сказал он.

– Да. Прости. Я это говорю не для того, чтобы обидеть. Просто не хочу, чтобы ее жизнь была сложнее, чем вообще бывает жизнь. Я не знаю, как облегчить этот путь, сделать его более гладким. Не знаю, что говорить, что думать и как себя вести, и не знаю, с кем поговорить. Кроме тебя.

Джек смотрел в окно, нетерпеливо постукивая пальцами по стеклу витрины.

– Уокер хотел детей, – наконец сказал он.

– Правда?

– Я из-за этого нервничал. Ты меня знаешь. Он хотел приемного, а я мог думать только об одном: откуда мы знаем, кого нам дадут? Все это казалось такой идиотской лотереей. А ребенку каково будет? Никто не подписывается на двоих отцов-геев. Мне казалось, тут так легко облажаться. Уокер вечно говорил, что я надумываю. Все повторял: «Это не просто так называется «брать под опеку». Родители – временные опекуны, они присматривают, дают любовь и стараются, чтобы с ними ребенок стал лучше, чем был до них. Не навредить ». В общем, так говорил Уокер. Не знаю, поможет ли тебе это.

– Немножко помогает, – сказала она.

– Еще один пример моего эгоизма, если поверить Уокеру, высказавшемуся на прощанье.

– Нежелание усыновлять?

– Да.

Мелоди на минуту задумалась. Почему так легко ранить именно тех, кого больше всего любишь? Она ткнула пальцем в барный столик на колесах в стиле ар-деко, заставленный хрустальными графинами с темной жидкостью.

– Это настоящий алкоголь? – спросила она.

– Определенно настоящий, – сказал Джек. – Предлагаешь выпить? Потому что если да, то я тебя сейчас люблю больше, чем кого-либо в Нью-Йорке.

– Да, – сказала она.

Джек налил по половине пластикового стаканчика скотча, и они пару минут сидели, потягивая спиртное, в дружеском молчании.

– Я не думаю, что ты вел себя как эгоист, – сказала Мелоди.

– С усыновлением?

– Да. Я считаю, ты вел себя обдуманно, осторожно и честно, открыто говорил, что тебя беспокоит. Дети – это непросто.

– Знаю.

– Не пойми меня неправильно; это очень здорово, и, думаю, вы с Уокером были бы прекрасными родителями – если бы оба этого хотели. Но это не для всех.

Она допила скотч и налила себе еще немножко. Алкоголь придавал ей некоторое ускорение.

– « Не навреди », – рассмеялась она. – Легко сказать! А знаешь, что еще легко? Навредить! Случайно навредить так легко, что руки опускаются. Не думаю, что ты вел себя как эгоист. По-моему, ты был реалистом.

Джек с веселым интересом наблюдал за Мелоди. Ничего удивительного в том, что она не держала банку, не было, но то, что она говорила, отзывалось в его душе – и ему становилось легче.

– Уокеру это скажи, – в шутку произнес Джек.

– И скажу, – выпрямилась Мелоди. – Где он? Он думает, что с детьми так легко, сплошной праздник? Позвони ему. Я расскажу мистеру Адвокату, как это легко. Где он?

– Не знаю, давай посмотрим. – Джек достал телефон, и Мелоди опешила, когда он открыл «Сталкервиль», то самое приложение, которое она уговорила его поставить. – Давай подглядим, – сказал Джек, дожидаясь, пока оно загрузится. – Вот, пожалуйста. Он на работе – и смотри, что сейчас будет!

Он нажал набор и поднял телефон, так чтобы Мелоди видела надпись «Уокер» на экране; телефон звонил и звонил. Джек швырнул его на прилавок. Мелоди потянулась за ним.

– Ты что делаешь?

– Удаляю эту штуку. Если хочешь что-то сказать Уокеру, иди и найди его. А это? – Она подняла телефон и легонько потрясла им. – Это не скажет тебе, что ты хочешь знать. Это лишь крошечная часть истории; чушь это собачья.

Она нажала несколько кнопок, и приложение исчезло. Джек смотрел поверх ее опущенной головы в окно на шедших по улице пешеходов; весенний день был мучительно идеален. Ему никогда в жизни не было так одиноко. Возвращая телефон, Мелоди поняла, что рассеянный, слегка уплывающий взгляд Джека, слишком отросшие волосы и мятая рубашка – это все признаки разбитого сердца. Он не был зол или весел; он был опустошен. Она еще посидела с ним, жалея, что не может стереть с его лица это выражение: уверенность, что он получил по заслугам, и сожаление размером во весь мир.

– Мел? – наконец сказал он. – Норе просто нужно знать, что ты любишь ее так же сильно и вообще так же, как раньше. Знать, что она не одна.

– Я знаю, – сказала Мелоди.

Накануне Дня матери Стефани все еще ходила в пуховом жилете. Май в Нью-Йорке переменчив. В пятницу пальто ей было не нужно, а субботнее утро выдалось пасмурным и холодным, больше похожим на осень, чем на весну. Но на фермерском рынке все равно нашлись пучки розового, фиолетового и голубого душистого горошка, и Стефани разошлась – купила себе четыре букета. Надо будет расставить их по дому, и головокружительный запах наполнит все комнаты.

Сегодня она ждала к обеду Винни и Матильду. В тот день, ответив на звонок по телефону Лео, она быстро свернула разговор с Матильдой, сказав, что Лео вышел. Она не забыла ни о звонке, ни о бедной девочке, которая была в машине с Лео, – но на нее столько всего навалилось; через пару недель она перезвонила Матильде, в основном из чувства долга.

Стефани понимала, что не отвечает за то, что натворил Лео, но пока Матильда, волнуясь и несколько бессвязно, рассказывала, зачем звонила, Стефани поняла, что сможет ей помочь. Одна из ее любимых клиенток, Оливия Расселл, успешная журналистка, много писала об искусственных конечностях, особенно о трудностях, с которым сталкивались ветераны войны в Заливе [58]. Оливия сама в молодости потеряла ногу. Она знала всех, знала, как вписаться в разные программы, и сейчас руководила некоммерческой организацией, помогавшей пациентам ориентироваться в дорогостоящем и сложном мире искусственных конечностей. Стефани предложила их познакомить. Матильда спросила, можно ли ей прийти с другом – Винни. Так что все они были приглашены на обед: Винни, Матильда и Оливия, уже согласившаяся помочь Матильде ради Стефани. Тогда Стефани исполнит свой долг.