Шанель Клитон - Когда мы покинули Кубу

Ник обнимает меня, мнет мои волосы, находит губами мои губы, а пальцами – застежки моей одежды. Мы падаем на диван и забываемся.

После смерти Кеннеди нас повсюду встречает уныние. Люди плачут прямо на улицах, а оказавшись одни, мы цепенеем в состоянии тяжелого шока.

Сегодня воскресенье. Несколько часов назад в теленовостях объявили, что Ли Харви Освальд, убийца президента, сам застрелен неким Джеком Руби, владельцем ночного клуба в Далласе. Это произошло в подвале полицейского управления, откуда арестанта должны были перевезти в тюрьму. Ситуация странная до неправдоподобия. Хаос последних дней напоминает мне ту сумятицу, которая творилась в Гаване, когда Батиста уже бежал, а Фидель еще не занял его место. Тогда новости тоже поражали неожиданностью и противоречили друг другу. В такие времена чувствуешь себя совершенно беспомощной, как будто огромная волна подхватила тебя и несет помимо твоей воли, не оставив никакого выбора. Ты можешь только ждать, когда она выбросит тебя на берег.

Торжественные похороны Кеннеди состоятся завтра.

Мы с Ником мало говорим, но его злость ощущается физически – как и его горе.

– Мне не хочется от тебя уезжать, но похороны… – Он сглатывает. – Я должен быть в Вашингтоне.

– Знаю. Понимаю.

– Я бы хотел, чтобы ты поехала со мной.

– Не могу, – отвечаю я с болезненным ощущением в сердце.

– Почему?

После смерти Кеннеди мне не хотелось огорчать Ника еще сильнее, поэтому я до сих пор не сообщила ему о скором отъезде в Гавану. А времени между тем осталось совсем мало. Вчера я получила от Эдуардо записку с подтверждением того, что утром двадцать шестого числа мы отправляемся.

– Просто не могу, – говорю я и, откинувшись на подушки, смотрю, как Ник укладывает чемодан.

Кто знает, возможно, мы видимся в последний раз. В свое время я считала, что сумею принести себя в жертву ради Кубы. Но примириться с мыслью о смерти оказалось не так-то просто. Когда я только начинала работать с ЦРУ, я была так угнетена гибелью Алехандро, что думала, будто мне все равно, жить или не жить – лишь бы отомстить Фиделю. А теперь умирать не хочется. Ожидая возвращения на родину, я и не заметила, как наладила жизнь здесь.

– Ты будешь тут, когда я вернусь? – спрашивает Ник.

Врать ему я не могу.

Он кладет в чемодан последнюю из приготовленных рубашек и смотрит на меня с другого конца кровати.

– Может, мы все-таки поговорим об этом? Ты получаешь записки от Эдуардо, ведь так? В день убийства Кеннеди он сюда приходил. Что случилось?

– Я не знала, как тебе об этом сказать. Кеннеди был твоим другом. То, что случилось, ужасно. Ты и так переживаешь, и я не хотела, чтобы тебе стало еще тяжелее.

– И все-таки поговорить придется, верно? Пресса уже пишет о связи Освальда с группировками, поддерживающими Кастро. В Новом Орлеане он имел дело с организацией, которая называет себя «Честная игра для Кубы». ФБР сейчас это расследует. Весь мир смотрит на Фиделя, все говорят о коммунистическом заговоре. Освальд действительно был коммунистом и выражал недовольство кубинской политикой Кеннеди. Может, Кастро сам приказал убить президента, а может, Освальд только прочел сентябрьское интервью Фиделя и решил, будто исполняет волю команданте. Ведь на него тоже покушались, причем не раз, и он, обвиняя в этом Вашингтон, грозился нанести ответный удар. Не исключено также, что Освальд был просто сумасшедший. Как знать? В любом случае слухи о кубинском следе усугубили ситуацию. В последнее время переговоры шли на лад, а теперь… мира ждать не приходится.

– Будет война?

– Неизвестно. – Помолчав несколько секунд, Ник продолжает: – Циркулируют и другие теории.

– Например?

– По мнению кое-кого из администрации, убийство президента могла организовать группа кубинцев – противников Кастро, чтобы спровоцировать конфликт между странами. Вероятно, им помогало ЦРУ. Или они убили Кеннеди, потому что считают его предателем: он, на их взгляд, не оказывал кубинской оппозиции должной поддержки. В частности, они не могут ему простить провала операции в заливе Свиней.

– Я ничего не слышала…

– От кого? От Эдуардо Диаса? Или от твоего друга Дуайера? Ты знаешь, что о нем говорят? По слухам, ЦРУ с самого начала оказывало Кеннеди противодействие. Дуайер и ему подобные развернули в Южной Флориде целую войну марионеток.

– Эдуардо Кеннеди не убивал. Дуайер тоже. Они в этом не замешаны – ни прямо, ни косвенно.

– Откуда тебе знать? Сейчас вообще никто ничего не знает. Известно только, что президент мертв, а его убийца так или иначе связан с Кубой. В день убийства Эдуардо к тебе приходил. Дай угадаю: они хотят отправить тебя в Гавану? Поэтому ты не можешь поехать со мной в Вашингтон? В Лондоне ты чуть не погибла, хотя там тебе пришлось иметь дело только с одним человеком. А у Фиделя целый штат телохранителей. Думаешь, они тебя пропустят? Думаешь, тебе удастся уйти живой – вне зависимости от того, убьешь ли ты Фиделя или нет?

Слова Ника так перекликаются с недавними словами моего отца, что я теряюсь.

– Не знаю, – признаюсь я, помолчав. – Но лучшего шанса у меня точно не будет.

– Значит, ты уже согласилась.

– Да. Я дала слово.

Ник сжимает край своего чемодана.

– И когда же ты уезжаешь?

– Во вторник утром.

– Со мной попрощаться не собиралась?

– Я не знала, что сказать. «Прощай» звучит слишком трагически.

– Как насчет того, что ты меня любишь?

– Я люблю тебя, но не считаю себя обязанной ради любви к тебе отказываться от всего остального.

– А я-то надеялся, что все наладится…

– То есть что я изменюсь?

– Нет… Не знаю. – Ник садится на кровать и обхватывает голову руками. Потом поднимает глаза на меня. – Вот скажи мне. Если ты приедешь на Кубу и сумеешь убить Фиделя, что ты тогда сделаешь?

– В каком смысле?

– Что будет, когда Фидель умрет? После его смерти ты вернешься сюда? Ко мне? Мы продолжим жить вместе, поженимся, состаримся вдвоем?

У меня в животе собирается ком.

– Я вернусь домой, – отвечаю я слабым голосом.

Как мне ему объяснить, что одна часть меня хочет всю оставшуюся жизнь провести с ним, а другая понимает, что нужно выполнить свой долг? Что, если Фидель умрет, начнется борьба за будущее Кубы, и быть в стороне от этой борьбы я не желаю?

Мужчины уходят на войну, и за готовность пожертвовать жизнью ради своей страны их называют героями. А женщины? Почему замужество и рождение детей должно перечеркивать все наши амбиции? Если мы хотим чего-то еще, если у нас есть еще какие-то способности, почему наша преданность делу не восхваляется и даже не встречает уважения?

Будь у меня две жизни, я бы одну посвятила Нику, а другую – Кубе. Но она у меня одна, и я ею уже распорядилась.