Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

Он следил, как она мучается с ножом. Подозревал, что, когда он уйдет, дальше за нее резать станет старый цветной садовник. Это было видно по чистым срезам на стеблях, туго перехваченных резинкой, или на корнях. Втайне он радовался, что она не прислушивалась к его неодобрению посторонних в доме. Хоть кто-то — лучше, чем никого. Они оба знали, что ее жизнь на исходе. Три месяца назад она заплатила Джо Пеку, чья семья управляла последней итальянской погребальной конторой в районе Коз, чтобы они раскопали тело папы на кладбище Вудлоун и перезахоронили поглубже. На заполненном кладбище не осталось места для новых могил, так что, по ее плану, ее саму нужно было зарыть на том же участке поверх его отца. Для этого требовалось зарыть отцовский гроб на двух с половиной метрах вместо обычно двух. Пек заверил, что займется этим лично. Но Слон сомневался. Все, что говорил Джо Пек, могло оказаться враньем.

— Ты никого не посылала проверить участок, который обещал разрыть Джо Пек?

— Я же говорила. Я сама могу справиться.

— Ты ведь знаешь, что Джо говорит одно, а делает другое.

— Я пошлю своего цветного.

— Ему нельзя разнюхивать на кладбище. Его арестуют.

— Он знает, что делать.

Элефанти сдался. Пусть хотя бы будет кому присмотреть за ней, пока он съездит на север в Бронкс по адресу Губернатора.

Он вздохнул, поднялся из-за кухонного стола, снял галстук с ближайшей дверной ручки, накинул на шею и перешел к зеркалу в зале, чтобы завязать, чувствуя облегчение с примесью — вопреки себе — капельки возбуждения. Для себя он уже решил, что история Губернатора о так называемой спрятанной добыче — великом сокровище, которое отец затаил где-то в вагоне или на складе, — просто басня. И все же несколько ненавязчивых звонков и вопросов к матери подтвердили, что история Губернатора правдива хотя бы отчасти. Элефанти убедился, что в течение двух лет Губернатор был единственным другом и сокамерником папы в Синг-Синге. Еще папа несколько раз упоминал о Губернаторе в разговорах с матерью, будучи на пороге смерти, но она божилась, что не прислушивалась.

— Он сказал, что хранит что-то для друга и что оно в руках Божьих, — пересказала она. — Я не обратила внимания.

— Он сказал «в руке Божьей» или «в Божьей ладони»? — уточнил Элефанти, вспоминая стихи, которые читал Губернатор.

— Ты сам там был! — резко ответила она. — Ничего не помнишь?

Но Элефанти не помнил. Ему было девятнадцать, он готовился унаследовать дело под началом семьи Горвино. Умирал его отец. Требовалось заступить на его место. Хватало, о чем подумать. В то время он захлебывался в собственных запутанных, закупоренных чувствах. Было не до Бога.

— Не помню, — сказал он.

— Под конец он чего только не городил, — сообщила мать. — Папа не ходил в церковь с тех пор, как освободился из тюрьмы, так что я не обращала внимания.

Элефанти проверил все схроны — те, к каким у него имелся доступ, а таких было больше, чем он сообщал клиентам, — и остался несолоно хлебавши. Переворошил и собственную память, но она играла с ним шутки. Он помнил, что в детстве отец несколько раз повторял… «Жди Губернатора. Он расскажет безумный стишок! Будь наготове». Но какой подросток слушает своего отца? Да и все равно отец рассказывал без подробностей. Общался только кивками и бурчаньем. В их мире облекать мысли в слова — дело опасное. Зато если батя облекал что-то в слова, на то был резон. Это имело значение. Так что папаня явно передал ему что-то важное. Но что? Чем больше Элефанти размышлял, тем больше запутывался. Ответ, если такой вообще есть, может знать Дрисколл Стерджесс, решил Слон, — сам Губернатор. Так что он позвонил и договорился о встрече — чтобы, наверное, успокоиться, узнав ответ.

Элефанти похватал куртку и ключи от машины, чувствуя нервное возбуждение. Уже сама поездка в Бронкс больше всего остального была для него встряской. Он в последний раз задержался у зеркала в прихожей, чтобы поправить галстук и разгладить костюм, глянул на себя сбоку. Все еще хорош собой. Может, отяжелел, но лицо не раздобрело, ни морщин, ни гусиных лапок у глаз, ни детей, ни доверенных родственников, ни заботливой жены, никого, чтобы приглядеть за матерью, думал Элефанти с горечью. В сорок он был одинок. А как было бы славно, думал он, поправляя галстук в последний раз, если бы его правда поджидал куш. Всего разок — хоть что-то, чтобы убраться с этого пирса, из этого душного вагона, из тисков между Джо Пеком и Горвино, заправлявшими каждым доком Бруклина, и поселиться на Багамских островах, где можно до конца жизни потягивать апельсиновый сок и любоваться океаном. Начинал сказываться рабочий стресс. Горвино теряли к нему доверие. Он это знал. Видел по их растущему раздражению из-за его сопротивления наркотикам — это предубеждение он унаследовал от отца. Но тогда были другие времена, они были другими людьми. Горвино довольствовались тем, что батя дешево сдавал им склады, быстро и тихо занимался стройкой и перевозил все, что попросят, кроме дури. Но то раньше, в век афер, лотерей, контрабанды и выпивки. Теперь везде наркотики. Большие деньги, и Джо Пек — в районе Коз единственный, кроме Слона, принятый в семью Горвино, — схватился за наркоту обеими руками, стал главным оптовиком, затягивая Элефанти за собой. Доков хватало в Бруклине, но Элефанти жил под постоянным давлением, потому что рядом работал Пек, а Джо переправлял наркоту с воды на сушу в любом виде, какой только взбредет ему на ум: в мешках с цементом, в топливных баках, в задних стенках холодильников, в телевизорах, даже в автозапчастях. Это рискованно. Слон ненавидел, когда баламутят воду. Наркотики — рыбка тухлая, все вокруг провоняет. Азартные игры, стройка, сигареты, бухло — все ушло на второй план. Иронично, но Горвино тоже не радовались наркоте или Джо Пеку — они знали, какой он тупой и импульсивный, — но жили-то они в Бенсонхерсте, а не в Козе. Для Элефанти — все равно что на Луне. Они ни разу не видели тупость Джо воочию, а это усложняет дело. Пек так высоко задрал нос, что не видел, что под этим носом творится. Он шел на сделки с цветными, с латиносами и с любым мелким продажным копом, который только умел сложить в уме пару баксов, — и все это без капли доверия. Так и напрашивался на катастрофу и десятилетний срок в казенном доме. Хуже того, Виктор Горвино, глава семьи Горвино, был стар как мир и наполовину в маразме, головой трехнутый. Сейчас семью Горвино вовсю жали копы. Свидеться с Виктором и лично объяснить всю тупость Джо Пека было трудно. Вдобавок ко всему Горвино и Пек — сицилийцы. А Элефанти происходили из Генуи, с севера Италии, что и нашло отражение в наставлениях отца. «Помни, — поучал он сына, — мы просто шайка генуэзцев». И вечно на отшибе.