Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

— Прекрасные были похороны!

— Меня с души воротит от наших дешевых представлений, — спокойно сказала она. — Почему бы в церкви не поговорить о жизни? В церкви не услышишь и слова о рождении Иисуса Христа. Но зато людям никогда не надоедает распевать и ликовать из-за Иисусовой смерти. Смерть — только одна часть жизни. Иисус, Иисус, Иисус, всю дорогу — смерть Иисуса.

— Да ты же сама всегда первая выла про Иисуса! И что он дарует тебе сыр!

— Я выла про Иисусов сыр, потому что Иисус мог превратить говно в сахар! Потому что, если бы у меня не было Иисуса и его сыра, я бы кого-нибудь убила. Вот чем мне помогал Иисус все шестьдесят семь лет. Хранил меня в здравом уме и на правильной стороне закона. Но и Он выдохся, друг ты мой. Устал от меня. Я на Него не в обиде — меня довела ненависть в собственном сердце. Не было сил видеть, как мужчина, которого я так люблю, мой Травник, стоит у окна нашей квартиры, обсасывая крабьи лапки, смотрит на статую Свободы и треплется ни о чем, когда знала, что он только и ждет, когда я засну, чтобы в ту же минуту дать бутылке пропитать его нутро. Меня от этого брало такое зло, что я могла бы убить нас обоих. И вместо этого я пошла в гавань. И отдалась в руки Божьи.

Впервые в жизни Пиджак почувствовал, как внутри что-то надламывается.

— Ты теперь счастлива? Там, где теперь обретаешься, Хетти? Ты там счастлива?

— Ой, хватит скулить, как собака, и будь мужиком.

— Нет нужды меня поносить. Я и так знаю, кто я есть.

— То, что ты выволок Димса из воды, ничего не меняет. До беды его довели те, кто его воспитывал, а не ты.

— Я не из-за него трясусь. Я переживаю из-за денег Рождественского клуба. Церковь требует свои деньги, вынь да положь. Я расплатиться не в состоянии. Мне самому жить не на что.

— Снова-здорово. Грешишь на других из-за своих неприятностей. Полиция бы сейчас не кружила у церкви, если бы ты не напился!

— Не я виноват, что Димс начал торговать отравой!

— Он хотя бы не губил себя тем, что допивался до смерти!

— Г’ван, баба! Оставь меня. Г’ван. Иди своей дорогой!

— Не могу, — сказала она тихо. — Хотела бы. В том и штука. Ты должен меня отпустить.

— Научи как.

— Не знаю как. Мне смекалки не хватает. Я только знаю, что ты должен быть прав. Чтобы отпустить меня, ты должен быть прав.

Через полчаса в подвал вошел Руфус с бутербродом с колбасой, банкой колы и двумя аспиринками. Пиджака он нашел сидящим на облезлом диване, с квартой самогона «Кинг-Конг» на коленях.

— Ты бы поел, прежде чем хвататься за «Конга», Пиджачок.

Пиджак взглянул на него, потом на кварту в руке, потом обратно на Руфуса.

— Я не голодный.

— Поешь-поешь, Пиджачок. Полегчает. Нельзя до конца жизни разлеживаться и разговаривать самому с собой, будто ты двухголовый. Никогда не видел, чтобы человек разлеживался и болтал сам с собой, как ты. Ты уже хорош?

— Руфус, можно тебя спросить? — сказал Пиджак, пропуская мимо ушей вопрос.

— Конечно.

— Где тогда жили твои родители?

— На родине в Поссум-Пойнте?

— Ага.

— Мы жили там же, где и ты. Дальше по дороге.

— И чем вы занимались?

— Работали издольщиками. Как и вы. Работали у семьи Колдеров.

— А семья Хетти?

— Ну, ты-то знаешь побольше моего.

— Запамятовал.

— Ну, какое-то время они тоже работали издольщиками у Колдеров. Потом папа Хетти ушел оттуда и купил пятачок земли рядом с ручьем Томсон. Родные у Хетти думали наперед.

— Они еще живые?

— Не знаю, Пиджачок. Она же была твоей женой. Ты с ними не общался?

— После того как мы переехали — нет. Я им никогда не нравился.

— Их уже нет давно, Пиджачок. Забудь про них. Хетти, насколько помню, была младшей. Родители давно уже умерли. Остальные наверняка переехали из Поссум-Пойнта. В Чикаго или, может, Детройт. Сюда они не приезжали, это я знаю. Где-то у Хетти могут быть родственники. Может, двоюродные.

Пиджак посидел в молчании. Наконец сказал:

— Я скучаю по дому.

— Я тоже, Пиджачок. Есть-то будешь? Не стоит заливать «Конг» в пустой живот.

Пиджачок отвернул крышечку, поднял квартовую бутылку, потом остановился на полпути и спросил:

— Скажи-ка мне, Руфус. Когда ты сюда приехал, сколько тебе было?

— Что такое началось-то, Пиджачок? Вопрос за шестьдесят четыре [40] В популярной американской радиопередаче 1940-х гг. Take It or Leave It («Бери или проваливай») — так назывался сложный вопрос, за ответ на который можно было получить 64 серебряных доллара. Прим. ред . ? Сорок шесть мне было.

— А мне пятьдесят один, — задумчиво сказал Пиджак.

— Я приехал на три года раньше тебя, — сказал Руфус. — Больше того, я третий прихожанин Пяти Концов, кто перебрался сюда с Юга. Первым стал мой брат Ирвинг. Потом сестра Пол, ее дочурка Эди и ее муж. Потом я со своей покойной женушкой Клеми. Потом приехала Хетти. Сестра Пол уже жила здесь, когда приехали я, Клеми и Хетти. Ты — последний.

— Дай-ка спрошу еще. Когда вы вместе затеяли строить Пять Концов, чем занималась Хетти?

— Кроме того что сидела и тосковала по тебе? Ну, по будням работала у белых. По выходным рыла котлован церкви. В основном рыли я, Хетти да Эди. Сестра Пол с мужем — они помогали помаленьку. Особенно сестра Пол. Преподобный Чиксо, муж ее, рыть был не охотник. Потом пришел Итальянец со всеми своими. Позже и другие показались. Семья сестры Го. И родители Кузин. Но дело пошло именно с Итальянцем. С ним мы вздохнули свободно. Тогда Хетти и разбила огород позади церкви, теперь-то он зарос сорняками. Она мечтала о большом огороде. Говорила, ты приедешь и засадишь его всякой капустой, ямсом и даже особым цветком, который видно в темноте, уже и забыл, как его…

Пиджак чувствовал, как к лицу подбирается стыд.

— Луноцвет, — сказал он.

— Точно-точно. Луноцвет. Конечно, ты сюда добирался еще три года. И приехал совсем разбитый. Плюс у кого есть время на огород? В Нью-Йорке ничего толком не вырастишь.

Руфус все еще стоял над Пиджаком с бутербродом в руках.

— Эта штука сейчас уши отрастит, Пиджачок. Ты будешь или нет?

Пиджак покачал головой. Вернулся грохот молотов в голове. Вот бы он уже прекратился. Пиджак со вздохом уставился на бутылку «Кинг-Конга» на коленях. «Выпивка, — подумал он. — Я променял свой луноцвет на выпивку».

Он взял крышечку с подлокотника. Аккуратно надел на бутылку, медленно завинтил до упора, потом снял бутылку с коленей и бережно переставил на пол.

— Где, говоришь, живет сестра Пол? — спросил он.

— В Бенсонхерсте. Рядом с больницей, где лежат Сосиска и Димс.

Руфус примерился взглядом к «Кинг-Конгу».

— Если не занято, то, чур, мое, — сказал он. Поднял бутылку, сделал долгий глоток, потом протянул Пиджаку.

Но старик уже скрылся за дверью и был таков.