Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

— Мистер, мне семьдесят один год. И если только я не Рэй Чарльз, вы от меня не намного отстаете. Вот эта барышня, — он показал на Марджори, — не верит ни единому моему слову. Ей простительно, ведь она молодая и привилегированная, а молодежь верит, что у них есть все права да моджо, и она наверняка жизнь прожила, пока под нее все стелились и говорили то, что ей хочется услышать, а не то, что ей услышать стоило бы. Я-то не против. Если кто-то слышит песню и ничего, кроме одной этой песни, не знает, — ну, что уж тут поделаешь. Но вы-то одних со мной лет. И вы должны ясно видеть, что человек моего возраста, за весь день не сделавший ни глотка, заслужил какое-никакое уважение — а то и леденец-другой — за то, что еще слышит, как у него бьется сердце, за то, что все это время не лепечет бред, хоть я сейчас так жажду любой паленки, что готов верблюда доить за каплю «Эверклира» или даже водки, которую на дух не переношу. Четыре доллара и тринадцать центов, кстати говоря, шлет она в церковь каждую неделю, если так уж хотите знать. Хотя мне знать не положено, потому как это для церкви . А я всего лишь дьякон . Я не казначей .

К его удивлению, белый охранник сочувственно кивнул и спросил:

— Ты давно уже сухой?

— С день будет, более-менее.

Охранник тихо присвистнул.

— Ее комната вон там, — сказал он, указывая на длинный коридор за стойкой. — Номер сто пятьдесят три.

Пиджак двинулся по коридору, потом в раздражении обернулся и буркнул:

— Вам-то какое дело, сколько она жертвует Богу?

Старый охранник ответил робко:

— Это я хожу на почту и отправляю денежный перевод, — ответил он.

— Каждую неделю?

Старик пожал плечами.

— Мне полезно двигаться. Если засижусь на одном месте, мне тут комнату предложат.

Пиджак, все еще ворча, коснулся края шляпы и направился мимо стойки по коридору под взглядами молодой секретарши и охранника Мэла.

— Это что вообще было? — спросила Марджори.

Мэл смотрел Пиджаку в спину, как тот ковылял по коридору, остановился, поправил одежду, обмахнул рукава и пошкандыбал дальше.

— Единственная разница между ним и мной, — сказал Мэл, — это двести сорок три дня.

Пиджак, уже весь в поту, чуть ли не в бреду, поплывший и ослабевший, вошел в комнату 153 и не обнаружил там ни единой человеческой души. Взамен он столкнулся с грифом-индейкой в инвалидной коляске, сидящим в углу, лицом к стене, с клубком шерсти в руках. Пташка услышала, как он вошел, и заговорила, не оборачиваясь:

— Где мой сыр?

Только тогда пташка развернула к нему коляску.

Целую минуту Пиджак осмыслял, что создание у него перед глазами — человеческое существо ста четырех лет от роду. Женщина почти полностью облысела. Мышцы лица обмякли, создавая впечатление, будто щеки, губы и мешки под глазами тянет к земле какая-то магнетическая сила. Рот сполз почти на подбородок, уголки опустились, придавая лицу выражение вечного недовольства. Те волосы, что остались, напоминали яичницу в виде ниток, торчали дикими клоками и прядками, словно у взвинченного, измученного, древнего, испуганного профессора. Из-под накрывавшего одеяла виднелся подол халата, голые ноги были всунуты в тапочки на два размера больше. Была она такой крошечной, что занимала только треть коляски, и притом сгорбилась, изогнулась в форме вопросительного знака.

Он не помнил сестру Пол отчетливо. В годы, когда она еще служила в церкви до того, как переехать в дом престарелых, он слишком много закладывал за воротник. Ушла она раньше, чем его рукоположили и спасли. Да и без того он ее не видел почти двадцать лет, а если бы и видел, то все равно обнаружил бы, что для всех, кто не знал ее близко, она практически неузнаваема.

Сперва Пиджак покачивался, пережидая головокружение и надеясь, что не потеряет сознание. Его чуть не опрокинула навзничь внезапная жажда. С другой стороны от ее кровати он увидел графин с водой. Показал на него и спросил: «Можно?» Не дожидаясь ответа, поплелся, схватил и сделал короткий глоток прямо из горла, потом понял, насколько изнемогает, и выхлебал до дна. Закончив, грохнул графином о тумбочку, пытаясь отдышаться, затем громко рыгнул. Полегчало.

Он снова взглянул на нее, стараясь не таращиться.

— А ты тот еще фрукт, — сказала она.

— Чего?

— Сынок, ты впрямь очевидец кошмара. Страшный — хоть святых выноси.

— Не всем же быть красивыми, — пробурчал он.

— Ну, ты точно не самоцвет, сынок. У тебя лицо в самый раз для рекламы плавок.

— Мне семьдесят один, сестра Пол. В сравнении с вами я еще цыпленок. Что-то не вижу, чтобы ради вас тут ухажеры кульбиты выделывали. Уж хотя бы у меня на лице нет столько морщин, что их и десять дней дождя не напоят.

Она прожгла его пристальным взглядом — глаза как уголья, — и на миг Пиджака посетила устрашающая мысль, что старая карга превратится в ведьму и наведет на него моджо, жуткую порчу. Взамен она запрокинула голову и расхохоталась, раскрыв рот, полный десен, с одним-единственным желтым зубом, торчащим, как шарик масла на тарелке. Ее завывания и карканье напоминали козлиное блеяние.

— Немудрено, что Хетти тебя терпела! — прогоготала она.

— Так вы знали мою Хетти?

Не сразу она пришла в себя, пожевала пустыми челюстями и хохотнула:

— А то, сынок.

— Мне о вас она никогда не рассказывала.

— А на кой черт? Все едино ты был пьянь и нисколько не слушал. У тебя в голове ничегошеньки не держалось. Небось, и меня не помнишь.

— Чуть-чуть…

— Угу. Меня мужики зазывали в постель на восьми языках. Где уж теперь. Все еще пьешь?

— Нет, с тех пор как увидел… нет, сейчас нет.

— А судя по виду, хотелось бы. Небось, хотелось бы.

— Еще как. Но я стараюсь… э-э… да не. Обойдусь.

— Что ж, устраивайся поудобней, мистер, и я тебе нарассказываю такое, что любому выпить захочется. А как закончу, там уж иди и делай что пожелаешь. Но сперва — где мой сыр?

— Чего?

— Сыр.

— Нет у меня никакого сыра.

— Тогда об этом расскажу вперед всего, — ответила она, — потому как все связано. Расскажу только раз. Но чтобы духу твоего тут не было, коли не принесешь мой сыр.

Когда сестра Пол попросила подкатить ее к окну, где они оба могли видеть солнечный свет, Пиджак спокойно сел рядом, потирая подбородок и делая глубокие вдохи. Стоило по ее просьбе поставить коляску на тормоз и подтянуть к окну свой стул, как она начала:

— Мы все друг друга знали. Хетти, я, мой супруг, моя дочурка Эди, родители сестры Го — к слову, тетушка и дядюшка Кузин. Нанетт и Сладкой Кукурузы. И, конечно, твой приятель Руфус. Все мы приехали из разных концов Юга в одно и то же время. Хетти и Руфус были младше всех. Мы с моим мужем — старше. Мы последовали за Эди, которая забрала нас с Юга. Мы с супругом завели церквушку у меня в гостиной. Потом набралась община, и немного погодя вскладчину мы скопили достаточно, чтобы прикупить клочок земли у самых Коз-Хаусес. Тогда земля стоила дешево. Так и начались Пять Концов. Так оно все началось.