Дарья Истомина - Леди мэр

Добром эта дурацкая история с самодеятельными листовками, как и предвидела Нина Васильевна, не кончается.

Утром я обнаруживаю под воротами заплаканную рыжуху Люську, которая мне сообщает, что вернулись они в Кыськину квартиру чайку попить уже под утро. Сидели в кухне, когда к ним ворвалась распатланная, осатаневшая от ярости Серафима и, вопя, начала избивать Кыську.

Лупила, не глядя, по голове, лицу, плечам, по чему попало. Даже ногами. Таскала за волосы, матерясь как грузчик.

Папа Степан вбежал следом, повис на плечах жены, обхватив ее плечи в замок.

— Сима! Сима!!

Оказывается, уже кто-то позвонил Серафиме насчет моих листовок и девочек.

Она отпихнула мужа и выкинула Кыську из кухни.

— Под замок, дрянь!

Рыжая сползла на пол и притихла за холодильником.

— Ну ты зверюга, Серафима… — сказал Степан.

— Заткнись! Вырастили Павлика Морозова. Над нами уже весь город ржет.

— Ну и хрен с ними. Сегодня смеются — завтра забудут.

— Смеются — значит, уже не боятся, дурак! Нас не боятся!

— А ты-то чего забоялась?

— Привыкли дрыхнуть при Ритке! За ее спиной. Все спите. Жируете. Блаженствуете! А мне вас — отмазывай?! А я не Господь Бог! Дождетесь, разбудят…

Серафима, сплюнув, ушла в ванную — морду отмывать.

Люська уже собралась сматываться, когда в кухню заползла Кристина, с черным от синяков лицом, поднялась на ноги, села к столу. Из разбитой губы текло. Отец смочил полотенце над раковиной, стал утирать кровь.

— Ну и оно тебе надо? Что тебе-то не хватает? С чего?!

— Сволочи вы, пап. Все, — убежденно сказала девочка.

В общем, моя Кристинка посажена под замок без права выхода на волю и общения с подружками.

Срок покуда Серафимой не определен.

В полдень мы торжественно выходим в город.

Для моральной поддержки к нам присоединился и Артур Адамыч, в концертном черном сюртуке с аккуратно залатанными локтями. Седую гриву развевает ветерок.

Я возглавляю шествие, держа под мышкой старый дедов портфель с документацией. Слева и справа топают Гаша и Нина Васильевна со своим зонтом-тростью.

Площадь раскалена солнцем, перед салоном красоты напротив мэрии сидят в очереди на ступеньках несколько женщин, обмахиваются газетками. Парикмахерская у нас — обычная стекляшка, где все напросвет, как в аквариуме. Да и окна нараспашку. И хотя завша Эльвира загородилась от улицы горшками с домашними цветами и плющом, с площади все видно.

Эльвира и ее куаферши хором суетятся вокруг кресла, в котором восседает закутанная в покрывало Ираида Горохова.

Для меня все ясно — Ирка уже чует себя хозяйкой города и наслаждается тем, что ее обрабатывают без очереди.

Сквозь стекло я вижу эту стерву хорошо. Да и она меня тоже.

Ей красят волосы под голубой «блонд».

Остальные кресла почтительно пусты. Ираида курит длинную сигарету, сбрасывая пепел в пепельницу, которую держит куаферша помоложе. Вторая одновременно готовит ее ногти к маникюру. Третья взбивает какую-то массу для маски.

Парикмахерши липнут к окнам, разговор явно идет обо мне.

Представляю, что она там несет по моему адресу.

Задастая Эльвира явно делает вид, что не узнает меня.

— Девоньки… Это кто там чапает? Неужто сама Туманская?

— Не отвлекайтесь! — небрежно бросает Ирка.

Мы топаем дальше.

— Делаем снимочек, дамы? — оживляется фотограф возле картонного Зюньки.

— Отвали! — огрызается Гаша.

Зиновий, уже не картонный, а в полной натуре, топчется перед парадным входом в мэрию, над которым свисает триколор. Он в новеньком светлом костюме при галстуке, тоже державной расцветки.

Увидев нас, багровеет, уходит за милицейский «жигуль», в котором, открыв дверцу от жары, сидит и ест сливы из фуражки майор Лыков.

Похоже, что мы совпадаем с визитом на регистрацию со щеколдинскими.

— Сливку хошь, Зюнь? — явно развлекаясь, спрашивает Серега.

— У меня от твоих слив уже оскомина, — бормочет, сосредоточенно завязывая шнурок на новом башмаке, Щеколдин. — Вот черт. Долго она там марафет наводить будет?

— Иди без нее.

— Да нет. Просила, чтобы без нее не начинали…

— На твоем месте я бы поторопился. Здорово, Лизавета. А Зюнька уже с час тут торчит.

Только тут Зиновий как бы впервые замечает меня:

— Здрасте, Лизавета… Юрьевна…

Я его в упор не вижу.

— Лыков! Где тут этот самый… избирком?

— А в кабинете у Федоровны.

— Чего ж так? Вроде не положено.

— Так он все одно пустой… Сливку хошь?

— Не лезь ты к ней. Не видишь, у нас — акт! Торжественный! — фыркает на него брезгливо Гаша.

Давненько я не бывала в кабинете Маргариты Федоровны. Со знаменем города в стояке, гербом Сомова и портретом Щеколдиной с траурной лентой на уголке. Сейчас он приспособлен под избирательную комиссию. То есть перегорожен длинным столом под зеленой скатертью, на котором стоит табличка с надписью «Избирком». За столом сидит официальный Степан Иваныч и две чиновного вида женщины. Степан просматривает бумаги в папке. Из женщин я знаю только сухую тощую даму из БТИ. Ее фамилия, кажется, Котикова.

Я смиренно стою перед столом, сложив ручки и глядя в потолок.

Вдоль стены за моей спиной расположилась на стульях моя напряженная команда.

— Ну что ж, товарищи… — Степан Иваныч заканчивает листать мои бумаги. — Инициативная группа горожан во главе с Ниной Васильевной, выдвинувших кандидатуру Лизаветы Юрьевны, поработала энергично. Проблема судимости по сроку давности и закону об амнистии — снята. Налоговая декларация. Справки о доходах, о наличии имущества заполнены грамотно…

— Ага! Как положено… — поддерживает меня Гаша.

Котикова морщится:

— У меня вопрос. Вы ведь Басаргина. А подаете документы как Туманская. Разве развод еще не случился?

— Отложен, — сообщает Нина Васильевна. — По неявке противоположной стороны. Там тоже справка из суда есть. На всякий случай…

Но такие дамы, как эта самая Котикова, вцепляются как клещи:

— Я бы хотела уточнить ваш социальный статус, Лизавета Юрьевна. Род занятий…

— Безработная… Пока…

— Что означает «пока»?

— Приду сюда… и будем работать, товарищи! — радостно сообщаю я им.

Они молчат очумело. Только переглядываются. Степан Иваныч сдерживает ухмылочку:

— М-да. Ну что, завершаем регистрацию?

Котикова не соглашается:

— Минуточку… Меня интересует одна странная вещь: в анкете отсутствуют фамилия, имя и отчество отца Лизаветы Юрьевны.

— Мне это никогда не мешало жить. Я его просто не знаю. Мама знала, то есть Вероника Иннокентьевна, но не успела мне сообщить. Фамилию мне отдал дед. А отчество — откуда отчество, Гаша?

— Панкратыч вроде Гагарина уважал.

— Странная история… А куда же делась ваша мама?