Дарья Истомина - Леди мэр

Она меня изучает, как блоху под микроскопом. И мне абсолютно ясно — да все она про меня знает, просто ковыряет побольнее.

— Некогда ей было, — ворчит Гаша. — Соскочила с поезда — и в родилку, родила — и на поезд!

— У нее были срочные гастроли симфонического оркестра… Оставила меня Агриппине Ивановне на кормление… Уехала…

— О, да! — с гордостью оживляется Артур Адамыч. — Единственная консерваторка из нашего города… По классу флейты… Я ее учил…

— А где же она сейчас? — не унимается эта вобла сушеная.

— Ну, последнюю открытку я получила лет десять назад. Из Грузии. Но, кажется, она звонила деду и из Литвы. Она очень любит выходить замуж. И вам, по-моему, это прекрасно известно. Степан Иваныч, может, хватит полоскать наши семейные трусики?

Степан Иваныч поднимается:

— Ну что ж. Позвольте мне как председателю комиссии…

— Минуточку. Ваша комиссия по закону должна немедленно выплатить мне на избирательные расходы какие-то копейки. Я еще раз спрашиваю: я могу их получить здесь, сейчас?

— Пока потерпите, Лизавета Юрьевна, — сконфуженно чешет репу муж Серафимы. — Город в очень сложном финансовом положении. Маргарита Федоровна оставила ряд проблем. Но в ближайшем же будущем…

— Я поняла. Бабок не будет. А может, вы у меня машину купите, Степан Иваныч? Классная тачка… Я недорого возьму…

— Гражданочка! Здесь не торгуются! — срывается на визг Котикова.

— Ну будет вам… — выходит из-за стола Степан Иваныч с красной книжечкой в руках. — Примите мои официальные поздравления. Позвольте вручить вам удостоверение кандидата на пост главы нашего замечательного города и пожелать вам победы на выборах в честной борьбе!

Я делаю коровьи глаза. Изумляюсь, значит:

— А цветы? Цветы-то? Я же все-таки дама, Степан Иваныч? Это мне, да? Ну вы настоящий мужчина! Вот спасибо!

Женщины балдеют от моей наглости, но Степан Иваныч неожиданно оказывается на высоте. Он снимает со стола роскошный громадный букет в «золотой» фольге, перевитый державной лентой, явно приготовленный для Зиновия, и отдает мне. И даже целует руку.

— Есть претензии?

— Ну что вы? Какие претензии? Мне еще позволено по городу ходить, не спотыкаясь… Уже счастье…

Мы вываливаемся из мэрии, облегченно вздыхая, и нос к носу нарываемся на Ирку, которая перевязывает галстук сопящему Зюньке.

И проходим мимо них как мимо столбов.

Ирка охает потрясенно за моей спиной:

— Нет! Ты… ты видел?! Это же мой… мой букет… Я же его для тебя приготовила! С Москвы тащила! Для тебя!!

В три шага Горохова настигает меня, хватает за шиворот и вопит так, что город Сомов немедленно просыпается от полуденного сна, по крайней мере в районе мэрии:

— Ах ты, гадина! Мало тебе моего сыночка, так ты и тут все мое себе гребешь! Твое это? Твое, да?! Отдай!

Она дергает букет из моих рук.

Я прикидываю, с какой стороны мне ловчее съездить по ее распаленной морде, хлещу сначала слева, потом добавляю справа.

Швыряю растрепанные цветочки ей под копыта.

Горохова бросается к Лыкову, который почему-то влез по задницу под капот своего «жигуля». Зюнька просто сидит на бордюре, уткнувшись лицом в ладони.

Ираида тормошит Лыкова, задыхаясь:

— Ты видел, Лыков?! Нет, ты это видел, Лыков?! А ну оформляй, Лыков! Телесные! Ну что ты на меня пялишься, Лыков?

Серега утирает масляные руки вехоткой и как бы ничего не понимает:

— Ты про что, Ираида? Свечи менять надо. Вот это я вижу. А ты-то про что?

— Завилял? Уже? Ну и сволочь же ты, Лыков! — шепчет Горохова.

— Сливку хошь?

Во второй половине дня Артур Адамыч закладывает в городском ломбарде фамильные золотые часы, карманные, марки «Павел Буре», на потертом ремешке, с фарфоровым циферблатом.

Доктор Лохматов приносит какую-то заначку из своего врачебного содержания, которую он откладывал на турпоездку в Испанию.

Нина Васильевна стыдливо признается, что на сберкнижке давным-давно вольные ветры свистят.

Я прикидываю, что бы можно толкнуть из дедушкиного наследства. Ничего приличного не осталось, кроме лабораторного микроскопа времен Очакова и покоренья Крыма.

Гаша покуда загадочно молчит.

Я пишу Гришкиными красками на большом листе объявление и бодро командую доктору:

— Лохматик! Присобачишь на воротах, когда уходить будешь. Часы приема избирателей по личным вопросам. Ну прямо как у дантиста.

— К дантисту как взвоешь — так и побежишь, — вздыхает Гаша. — А к тебе-то кто пойдет? С чего? Вон даже листовочки наши с заборов Ираидка лично посдирала. Обиделась. Нет, как ты ее цветочками, а?

— Вообще-то санитарки мне говорили, что это было не очень прилично, — фыркает Лохматов.

— Чихать. Еще не то будет… — бодро заявляю я.

— Что будет? Ничего больше не будет, — вздыхает он. — Вы только не обижайтесь, Лизавета. Но ерунда все это. Так не бывает. Главный вопрос всех времен и народов — деньги, деньги и деньги…

Я завожусь и срываю трубку стационарного телефона.

— А… В конце концов. Что я им — подзаборная? Сами меня в это дело втравили. Пусть отстегивают!

Все настороженно следят за тем, как я набираю номер губернаторской канцелярии:

— Алло… Это приемная? С вами говорит… Ах, вы меня уже узнаете по голосу, Аркадий? Пустячок, а приятно… Соедините меня с Алексеем Палычем. Вот как? И… надолго? Да нет… Это мои проблемы…

— Ну и чего? — интересуется Гаша, уже поняв, что дела у меня высшей степени дохлости.

— Губернатор изволили отбыть в Китай. Служебная командировка. Вот мерзавец. Он там себе в Китае. А ты тут сиди и кукуй!

— Ну а если бы и был… — пожимает плечами Лохматов. — Вы думаете, вы у него одна такая на свете? Город выбирает — город и платит!

— Ладно! Что есть, то и есть. Пусть копейки! Господа штабисты! Мы стартуем! Как у нас с листовками? Остались?

Я принимаю стратегическое решение — оповестить трудовое население Сомова о своем существовании немедленно. То есть этой же ночью. Обе электрички вечером приходят из Москвы к полуночи, отстаиваются в тупиках на нашей станции и с интервалами в двадцать минут с шести утра увозят трудоспособных сомовцев пахать в столицу.

После первой расклейки у нас осталось сотни полторы листовок.

Кристина под домашним арестом, но девчонки ее остались. И полыхают жаждой мести и почти молодогвардейским героизмом. Кстати, о чем Нине Васильевне я предпочитаю не сообщать.

Оснастившись клеем и листовками, я вывожу девок на операцию. Мы засели у семафоров и ждем, когда опустевшие составы загонят на отстой.

В вагонах выключают электричество.

Машинисты со своими чемоданчиками отправляются в гостиницу при дистанции пути — отсыпаться. Электрический фонарик есть только у меня.