Дарья Истомина - Леди мэр

— Не очень.

— Балбес. Сейчас настоящие дела только на дистанции от Москвы и делаются. Посадит он на наши головы свою подручную сучку. Ну и где мы будем?

— У тебя же этот… пиар! Такого поналепил! Уже не улицы — сплошное шапито. Не нравится мне он… За те деньжищи, которые он из нас сосет, я бы не только Зюньку, я бы любую гамадрилу в мэры провел! Да и шумно слишком. Нам оно надо?

— А кому надо?

— На верхотуре. Захар приказал, чтобы все было по полной процедуре. Игра по правилам, как нынче положено. Чтобы потом к Зиновию никто не подкопался. Как бы в честной борьбе. А я так думаю: чего развели разлюли? Кто там голоснет, кто нет. Считать-то все одно наш Степан будет.

— Чего ж ты дергаешься?

Дед долго молчит, ковыряя своей палкой затертый коврик.

— Предчувствие, Серега. Вот вроде ничего и не случилось, а уже захрустело что-то… затрещало. Перемена какая-то надвигается. Просрет этот пиар нашего Зиновия: он все высшей математикой занимается, а у нас тут фактически деревенские. Им и таблицы умножения много.

— А собственно, зачем ты ко мне пришел?

— А не упусти ты мне Туманского, когда он сызнова к ней заявится. У меня к нему большие вопросы.

— Так тебя к нему и допустили.

— Меня не допускают… Я сам прихожу…

Максимыч уползает, ткнув палкой в скрипучую дверь. Лыков выволакивает из-под стола четвертинку и доливает в свой квас. И только теперь, когда его никто не слышит, говорит сам себе тоскливо:

— Господи, и когда ты только сдохнешь?

А я не догадываюсь ни о чем еще. Лыков для меня щеколдинский. Значит, гад!

Сим-Сим для меня все еще муж.

Значит, союзник?

А все уже поменялось местами, летит куда-то кувырком к чертовой матери.

Сим-Сима на пути к Москве долбанула жуткая похмелюга. Кузьма добыл для него пивка, скатил «Волгу» к речке, заставил сполоснуться.

Ну и листовочку с моим фейсом сунул.

Для информации.

Так что сидит мой муженек, подсучив штанины и охлаждая белые босые ноги в водах великой русской реки, сидит, сумрачнее самой тоскливой тоски, рассматривает листовочку с моей изувеченной плохой печатью мордой, а Кузьма проветривает салон, распахнув дверцы, выметает веником мусор.

— Изучил? — не без ехидства интересуется Кузьма.

— Я ей покажу — мэрство… От дохлого осла уши она у меня получит!

Мой рвет на кусочки листовку и пускает клочки по воде.

— Почему у тебя?

— Ну если она свихнулась, то у меня-то пока мозги есть! Ты же эту вонючую дыру как рентгеном просветил. Когда мы с этой дикой бабой возились… Щеколдиной… Чей город, Кузя? Кто его крышует?

— Ну они…

— Ну а прокурора этого… Нефедова, кажись, кто внаглую, почти публично утопил?

— Ну они…

— И с концами… Верно? Это только то, что мы с тобой знаем. А кого там в Волге раки еще доедают? Мрак и туман. Ну и куда она лезет? Во что вляпывается? Что они, ей городишко вот так вот, запросто и отдадут? Да ее там по стенкам сто раз еще до выборов размажут, если ее не тормознуть!

— Так она тебя и послушалась.

— А я ее и спрашивать не собираюсь. Выбью ее к чертовой матери из этой дуроты! Выдерну! Пока не тронули. Ну сама о себе не думает, так кто-то подумать обязан?

— Ну ты прямо спаситель, Сеня, и спасатель. А как насчет коленочек?

— Каких коленочек?

— На которых она к тебе опять приползет… рыдая…

— Ну, чтобы Лизавете зарыдать — это сильно постараться надо! Очень сильно! Ничего. Зарыдает!

А я и так рыдаю.

Ну, почти…

Не выдержала.

Ушмыгнула втихую от Гашки, прошла по берегу к чиновным домам, вылезла в сирени возле Зюнькиного подъезда и присела на корточки так, чтобы меня не засекли.

Гришуньку, кажется, уже сто лет не видела, хотя увели его от меня, если по дням считать, — всего ничего.

У Зюнькиного подъезда суета.

Во дворе стоят милицейский «жигуль» с мигалкой и с Ленькой Митрохиным за рулем, «тойота» Зиновия. Близ них видны любопытные — девица с коляской и древняя старуха. В сопровождении двух важничающих ментов из подъезда выбегает Гришка, за ним выходят надменная Горохова и Зиновий, все садятся в машину.

Я мальчонку и разглядеть не успеваю.

Ему купили новую алую бейсболку с громадным козырьком, и она закрывает все личико. Коленки битые, все в зеленке. Правый гольфик драный — зашить его этой падле некогда…

Включив сирену и мигалку, со двора выезжают «Жигули», за ними «тойота».

А я сижу на корточках в сирени, будто по нужде присела, глаза закрыла, горечь глотаю пополам со слезой. И вздрагиваю от того, что над моей башкой кто-то говорит негромко:

— Тебе что было сказано, Лизавета? Не приближаться!

Лыков, конечно. Только он так ходит, бесшумно, как кот на мягких лапах.

— Да я же… издали, Лыков. Куда это они Гришку моего потащили?

— Встреча с избирателями. В порту.

— Таскают, как мышонка, придурки. Похудел он. Или не очень?

— Топай, топай отсюда.

— Топаю, Лыков! Топаю! — ору я, уже никого не стесняясь.

Серега морщится.

— А ведь говорил же я тебе… Еще когда… Уматывай…

В девять тридцать у меня первая встреча с избирателями в красном уголке строителей возле базара.

Я своим штабистам ничего не сказала, девчонкам тоже — боялась завала. На двери кто-то мелом вчера вечером написал объявление про встречу. И больше ни звука.

Так и вышло.

Пришли две полуглухие бабки возраста слоновых черепах, беременная библиотекарша из порта, которая выгуливала себя, и пара пацанов, которые прослышали, что тут будут бесплатно мультики показывать.

Я даже выходить к ним не стала, заглянула, соврала, что встреча переносится, и смоталась на набережную.

Наскребла мелочи на мороженое в вазочке, втиснулась за столик в кафе под полосатым тентом. Здесь же сидела бледная незагорелая женщина моего возраста, коротко стриженная «под солдатика», в длинных шортах и футболке, отрешенно смотрела на песчаный пляж под набережной, где лето в последнем припадке собрало кучу наезжего народа. Там орали и свистели, какие-то парни отчаянно резались в волейбол и заколачивали мячи как гвозди, взлетая над драной сеткой. Бледненькая же девчоночка лет семи аккуратно переплетала косу цвета ржаной соломы и время от времени сосала фанту из бутылки.

Она была очень похожа на мудрую старушку.

Это было семейство москвичек Касаткиных — мама Люда и дочка Маша, о чем я узнала минут через пять.

У них были одинаковые рюкзачки и чемодан с притороченными ластами для плавания.

Мама курила, отгоняя ладонью дым, чтобы он не попадал на девочку.

— Ну и как тебе здесь, Маш? Нравится? — спросила она глуховато.

— Нормально.

— Смотри. А то запрыгнем опять в электричку — и дальше… Как абсолютно свободные девушки.