Дарья Истомина - Леди мэр

Аппарат японский, желающие могут щелкнуться вместе с картонным кандидатом и тут же совершенно бесплатно получить снимок в цвете.

Сомов зашевелился. Вернее, его умело растолкали.

Местное радио после смерти Щеколдинихи работало только раз в неделю, по субботам, с программами из местной жизни на тридцать минут.

Теперь они тарабанят из своей студии ежедневно. Шесть раз в сутки. По пятнадцать минут. На веранде у меня висит «вэфовский», еще дедовских времен, карболитовый громкоговоритель. Когда-то в Советской Латвии репродукторы делали классные. Работает он громко и чисто.

Чаще всего стала выступать Ирка Горохова. Читает, конечно, по бумажке то, что ей сочиняют, но голосишко выразительный, она еще в школе на вечерах «Песню о соколе» засаживала…

Но покуда разливается наша местная дикторша, я слушаю внимательно, прикидывая, на чем Горохову можно будет подловить…

Лохматик сказал, что по положению мне тоже дадут повякать.

В общем-то, ловить Ирку не на чем. Пиарщик вовсе не дурак. Все острые углы обходятся ловко и продуманно. Агриппина Ивановна сопит как паровоз на подъеме, но покуда помалкивает.

«Добрый день, город! — подражая «Маяку», выдает дикторша. — Широкий размах приобретает кампания по внеочередным выборам главы городской администрации. Трудящиеся и общественность города называют имена все новых кандидатов. Имя Зиновия Семеновича Щеколдина у всех на слуху. Но сегодня мы пригласили к микрофону не его, а женщину, которая прошла вместе с кандидатом большую часть его хотя и краткого, но нелегкого жизненного пути и готова и впредь делить с молодым энергичным мужем все тяготы общественного договора, который в день выборов заключат народ и мэрия. Прошу вас, Ираида Анатольевна…»

— Ну, блин! — не выдерживает Гаша.

— Тихо… Тихо…

Я слушаю Ираидку и думаю о том, что из нее могла бы выйти приличная драматическая актриса. Дозировка скорби и оптимистических надежд выдерживается точно. Она даже воду из стакана пьет, как товарищ Сталин в июле сорок первого. У Иннокентия Панкратыча даже пластинка где-то сохранилась.

Ираидка выдает с придыханиями и вроде бы трудными паузами:

«Дорогие мои! Сограждане! Вы все знаете о трагической судьбе бывшего мэра нашего города. Сегодня в любом городе России это не почетная должность, а смертельно опасная работа, на которую может решиться только мужественный, уверенный в своих силах и в своих намерениях человек. Именно поэтому я как мать и как жена…»

Когда в очередной раз она зацикливается на этом «как жена и как мать…», Гашка не выдерживает и выдергивает с мясом шнур динамика.

И вопит:

— Жена она, а? Мать она, а?! Ну ни стыда ни совести!! И из какой помойки они ее опять вытащили?!

— Да брось ты, Агриппина Ивановна… — абсолютно невозмутимо замечаю я. — Тут хоть стой, хоть падай… А и жена она, да и мать тоже…

— Во бл…во! Нет, ну что же это за жизнь такая, Лизка?!

— Форма существования белковых тел.

— Чего?!

— Как учили, Гаш. Жизнь есть форма существования белковых тел…

— Ну существуй, существуй. Только не свихнись, как прокурорша Нефедова…

— Не дождутся.

На веранду заглядывает Кыся. В кожаночке с заклепками. В бандане. Бахилах со стальными носками. Все ясно. Сегодня она играет в крутую рокершу.

Раз она здесь, значит, и вся легкая кавалерия с нею…

Я их не звала, но девчонки сползлись сами. Сразу же. В благодарность за дележку женским опытом, что ли?

Гаша сразу же, фыркнув, уносится с веранды. Кыську она не терпит.

— Готово, Лизавета Юрьевна? — вежливо спрашивает девочка.

— Все тут… — заглядываю я в сумку. — Только передай Гришкины шмотки не этой задрыге, а Зиновию.

Кристина долго молчит, глядя в потолок, и потом объявляет:

— Я к ним не пойду.

— Ты же Григорию Зиновьевичу не то троюродная сестра, не то двоюродная тетка… Почему же?

Кыся покрывается багровыми пятнами.

— Потому что все это — сплошная подлянка. И Зюнька. То без презрения и вспомнить ее не мог, а теперь перед этой сучкой хвостом виляет.

— Любовь зла, Кысечка.

— Это у них-то любовь? Это вот так-то? Разве ж вот так — это и есть любовь? Вот такая она, да? Ну тогда ничего я больше в жизни не понимаю!

— Как там Григорий? Плачет?

— Честно? — растерянно мнется девчушка.

— А ты на это и впрямь способна?

— Я сильно постараюсь. Нет, он не плачет, Лизавета Юрьевна. Зюнька его от себя почти что не отпускает. Они же привыкли… вместе.

— А она?

— Ну, обрыдала, облизала… Только ей не до него: она же теперь общественная деятельница. Воспитательницу для Гришки хочет нанять. Ну как бы бонну. Чтобы самой не возиться. А вы очень на нас злитесь?

— За что?

— Ну… Заниматься с нами перестали…

Я смеюсь. Все-таки дурочки они еще зеленые.

— Господи, да я не знаю, на каком свете я теперь живу, Кыся! А что в городе говорят?

— Так ведь про вас только и говорят. Всяко-разно…

— А что именно?

— Ну, сплетничать как-то неприлично…

— Если по чуть-чуть, то можно.

— Ну, что все, что про вас в прессе писали, — сплошное вранье. Ничем вы там, в Москве, не рулили. В общем, миллионами за вас другие распоряжались…

— Что ж, это правда. Почти. Поначалу так и было.

— Я не про поначалу. Что вы все время там были просто как кукла. Ну такая декорация. Которую ваш крутой… ну, этот самый Туманский временно при себе держал. А теперь выпер. Вот и чешут языками. Сплетни!

— Ну насчет выпер — это слишком. Я всегда ухожу сама. Правда, прихожу тоже! — задумываюсь я.

Девчонка по наиву не соображает — это не просто очередная сплетня про меня умело и продуманно вброшена. Это пущена точная пиаровская «волна». Пожалуй, этот Петровский и кого-нибудь из недовольных мною сотрудников корпорации «Т» в Сомов притащит. Мало ли я кого прижимала?

Ладно, оставим это на потом.

— Как насчет сегодняшнего вечера?

— Бу сде! — оживляется она. Глазки аж вспыхивают от удовольствия.

— Твои девы тут?

— А куда они от меня денутся?

— Дома вам не вломят?

— Ха!

— Зови!

Они вваливаются, пересмеиваясь и переталкиваясь, шестеро. Десятый мой десантный батальон. Союзницы. Других у меня пока нету…

Вообще-то я поначалу решила от них избавиться. Турнуть до лучших времен. Ну и вой они мне устроили…

Глупенькие. Для них еще все на свете — игра и приключение.

Во втором часу ночи я с моим взрослым штабом все еще торчу в дедовом кабинете. Потому как жутко со своим кандидатством запаздываю. Даже еще документы не подала на регистрацию.

Доктор Лохматов сидит на стремянке возле полок с дедовыми книгами и воткнулся в какой-то фолиант на немецком. Гаша и Нина Ивановна, шушукаясь, подсчитывают каких-то бабок — пенсионерок из слободы, которые гипотетически могут голоснуть за меня, а я мучаюсь над налоговой декларацией и списком личного имущества, о котором обязана известить как народ по соседству, так и население на окраинах. Плюс избиркомиссию.