Дарья Истомина - Леди мэр

— Выкручусь…

— Ты выкрутишься, как же! Забери с суда свое заявление, что тебе от твоего траченого Туманского ни копья не надо. С него не убудет.

— Гашенька, это мое дело.

— Положено же при разводе делить имущество. Это ж не кастрюли с утюгами! У него же нолей не считано! Мы этого козла драного так тряханем! И будем как сыр в маслице…

— Гаша… Гаша!

— Сто лет Гаша! Сама о себе не думаешь, так мне не мешай. Гордая, да? Ты гордая, а мне каждый день думай, чем вас напихивать. А электричество нынче почем? Ты хоть бы на счетчик смотрела! Щелк — и пенсия! Щелк — и пенсия!

— Хорошо… Больше не буду, — так же смиренно соглашаюсь я. С Гашкой всегда так. Что угодно, только за кошель ее не трогай. Она сопит, раздумывая, вынимает из-под скатерти заначку — мятый стольник.

— Больше не дам!

— И на том спасибо. Гаш, а ты не видела, куда я свои старые визитки засунула? Ну, выпендрежные такие… «Генеральный директор корпорации «Т» Туманская, и все-такое?

— Сама ищи! Генеральная директорша! Без порток!

Гаша ушлепывает.

Визитки я нахожу сама. На дне моей парадной сумки их осталось всего четыре штуки. Я рассматриваю их с грустью. Такую роскошь мне еще долго не видать. Скорее всего — никогда. Даже Элга взбесилась, когда я их заказывала: «Вы имеете непозволительную расточительность, Лиз!» Визитки и впрямь хороши. В прямоугольничке какой-то спецбумаги цвета слоновой кости оттиснуто рельефное изображение Спасской башни, как бы намекающее на мою личную приближенность к Кремлю, логотип корпорации «Т» в уголке сработан в цвете, голограммно и переливается как хвост у павлина, плюс еще на визитке помещен мой миниатюрный портретик, чтобы меня, не дай бог, ни с кем не спутали. Ну и поперек всего державной вязью обозначено «Туманская Елизавета Юрьевна, генеральный директор».

И хотя я давным-давно не корпоративная и послала своего Туманского, подлого и гнусного изменщика, бабника и мерзавца, вместе со всеми его офисами, депозитами и фирмами очень далеко, этот кусочек картона может открыть мне кое-какие недоступные двери, как всегда открывал во времена моего всемогущества…

Все знают — корпорация «Т» веников не вяжет. Она вяжет в основном финансовые интриги. Но пашет не только на себя, но и на благо России — будь здоров. Кирпичные, асфальто-бетонные и прочие заводы работают, металл плавится, элеваторы полнятся зерном, а танкеры отчаливают от наших терминалов и упиливают по всем морям и океанам…

Как всегда к ночи, на меня накатывает смутное…

Как там ни верти, а конструктивно я все еще баба. К тому же еще недавно мужняя. Такая не добравшаяся даже до тридцати нормальная женщина. И вся оснастка у меня напоминает о своем законном предназначении, особливо в ночи темной при луне. Томится, значит, некая Лизавета. Испытывая постыдные желания и чувствуя, как во всех тайных местечках начинают биться горячие пульсики.

И я слышу мощное дыхание Сим-Сима, чувствую его сухие нежные руки и прочее, обоняю запах его трубочного виргинского табаку, и мне просто с ним опять хорошо…

От этого у меня одно спасение — спуститься среди ночи к мосткам, скинуть халат и поплавать голышом в Волге до озноба, дикой усталости, в общем-то, до полного изнеможения…

Что весьма не одобряет Агриппина Ивановна.

Но сия часть моей личной жизни ее никак не касается.

Когда я, кутаясь в халат, мокрая, бреду из-под берега к дому, то обнаруживаю под яблоней Зюньку, то есть сынка мэрши, папашу моего приемыша Гришки, который вышел из-под контроля мамочки и которому я бесконечно благодарна. Прежде всего за Гришку.

Зюнька, в одних шортах и футболке, сидит за садовым столиком, пьяный в стельку. С пузырем, явно не первым, эмалированной кружкой. И терзает на газетке копченую чехонь.

Ему тоже скоро под тридцать, но он до сих пор похож на крепкого коротенького загорелого младенца, с темным румянцем, как у дворовой девки, во всю щеку, копной всегда всклокоченных пшеничных волос и неожиданно черными, просто цыганскими очами, тайну происхождения которых Маргарита Федоровна унесла с собой. Как-то Зиновий признался, что мамочка так и не открыла ему, от кого она конспиративно его понесла. Зюнька уверен, что это был кто-то из больших чиновников. Потому как Щеколдина всегда и все делала со смыслом. И своего никогда не упускала.

Все понятно, Зиновий в очередной раз пришлепал со своими откровениями. Делится он только со мной. Своих сомовских родичей он просто побаивается.

— Зюнь, ты что тут делаешь? — обреченно осведомляюсь я.

— Да вот… Шел, шел и… пришел. Гришуня спит?

— Спит — не спит… В таком виде я тебя к нему и близко не подпущу. Хорош… папочка.

— Выпил? Так есть с чего. Народу вокруг — уйма, а людей нету. И вообще все как-то не по-человечески. Ты нас с мутер еще ненавидишь?

— Ну почему же? В дедовом тереме опять… Яблочки его не выкорчевали… Это ж все добро тебе мамулей завещано. Тебе и спасибо!

— Да я-то при чем? Сказали мне наши: не возникай, отдай ей все, чтобы она с нами судиться не вздумала… У нее там пол-Москвы своих юристов, а нам сейчас скандалы ни к чему. Я отдал… Юридически.

— Вообще-то я подозревала, что тебе… родные и близкие… подсказали.

— Да я бы тебе и так все отдал… Без них… Мне вот что интересно: никуда ты особенно отсюда не выходишь, никто тебя почти что не видит…

— Ну а с чего мне по городу просто так рассекать? Вся память о деде — теперь под этой крышей.

— Я не про это. Тебя в городе как бы и нету! Так?

— Допустим.

— А ты все равно есть! Только про тебя и гудят. А вот я в городе есть… Так?

— Так.

— А меня как бы и нету! Ну нету меня ни для кого, понимаешь? Даже для наших. «Не лезь!», «Не твое дело!», «Ты этого не поймешь»… Шу-шу-шу да бу-бу-бу… Все что-то крутят, делят, суетятся. Торчу в этой поганой аптеке… Памперсами торгую… Коммерсант Щеколдин!

— Ну не в убыток же, Зюнь.

— А-а-а… Думал, хоть теперь намордник скинул, в котором меня мутер всю жизнь водила, а все одно в наморднике.

— А ты плюнь на своих, Зюня. Пошли подальше свою щеколдинскую ораву. Дяди эти, тети… Вон как я своего послала.

— Так я о чем, Лизавета? Ты со своим расплевалась, я про мою бывшую, Горохову Ираиду Анатольевну, и думать не собираюсь. А у нас с тобой кто? Гришка! Вот он тебе как?

— Я тебе за Гришку по гроб жизни обязана… О чем речь! Не знаю, как бы я без него выжила.

— Ты без него можешь?

— Нет.

— И я не могу. Значит, так, посылаем все это на фиг, Григория под мышку… И навстречу жизни!

Мне уже все ясно.

И досадно.

И смешно.

Как только тяпнет — заводит все ту же пластинку.

Иногда мне его жалко.

И я даже подумываю: а не уложить ли его под какой-нибудь кустик? Просто из любопытства?