Павел Назаров - Беглец в просторах Средней Азии

От наших друзей в городе также пришли добрые вести. После некоторого замешательства, вызванного моим арестом, а также арестом ряда моих товарищей и членов организации, деятельность по подготовке восстания возобновилась.

Значительная часть рабочих уже были настроены против правительства Советов и присоединились к нашей организации. Но я не особенно радовался этому обстоятельству, поскольку был знаком с корыстным характером этой публики и имел все основания ожидать от неё предательства и продажи большевикам в самый ответственный момент сражения.

Тем не менее, хорошие новости существенно ободрили нас, узников камеры осуждённых. Иные же арестанты немало удивлялись нашим беззаботным видом и положительным настроем. Но всё сводилось, в конце концов, к простому вопросу: расстреляют нас большевики ещё до восстания или нет? Мы иногда удивлялись, почему медлит ЧК и не приводит приговор в исполнение, по крайней мере, в отношении меня. По тюремным слухам первым должен быть я.

Только потом я узнал, что причина была в наступлении англо-индийского контингента войск через Персию и Закаспийский район. В то время Белая армия была на Амударье при Чарджоу. Через пару дней они могли быть в Ташкенте. С севера, как я уже упоминал, наступали казаки, а в Семиречье восставали крестьяне. По сути, представителям Правительства рабочих и крестьян деваться было некуда. Вряд ли им следовало ждать пощады от казаков или крестьян Семиречья, попасть же в руки англичан не менее опасно: они хоть и культурный народ, но могли бы не сдержаться и перевешать всех большевиков. Ряд комиссаров предпочли бы сдаться генералу, командовавшему британскими силами, нежели пасть под ударами казацких сабель или быть повешенными разъярёнными крестьянами Семиречья. Сверх того, мои друзья из британских вооружённых сил поставили в известность комиссаров Советской республики Туркестан, что если хоть один волос упадёт с головы любого политического узника, прощения не будет, всех комиссаров перевешают.

Жизнь в тюрьме шла однообразно, и долгие зимние вечера были ужасно скучны. У нас была керосиновая лампа, и мы сидели допоздна, не замечая времени в бесконечных беседах. А чтобы охранник нашей камеры не слишком обращал на нас внимания, достаточно было советской сторублёвой банкноты, равной в ту пору примерно шиллингу.

Однажды тюрьму посетил глава Советского правительства Туркестана Вотинцев (13) . Он заглянул в нашу камеру с целью осмотра лиц, приговорённых к расстрелу. Будучи студентом Электротехнического института в Петрограде, он не закончил своего образования. Был он способным и амбициозным человеком, женат на женщине, которую я хорошо знал. Я и его знал лично. Он был принят в нашем доме и пока не вступил в Партию, был приличным парнем. Но тщеславие подвигло его встать в ряды армии большевиков в надежде сделать быструю карьеру в качестве предводителя пролетариата.

Я с трудом его узнал. Вместо юного, здорового хорошо выглядевшего студента, исполненного радостью жизни, передо мной стоял тощий, бледный, полинялый и уже состарившийся, невротический тип, нарочно выряженный в рабочую одежду, с немытыми руками и нечесаными спутанными волосами. Целью его визита оказался разговор со мной.

Вотинцев был подавлен мыслью о возможности захвата Ташкента англичанами, которым Красная армия едва ли могла оказать серьёзное сопротивление. Предполагая, что я имею контакт с командованием британских сил и т. о. нахожусь в курсе его планов и намерений, он явился ко мне с целью развеять свои сомнения.

– Они захватят Туркестан? Присоединят к своим индийским колониям? – вот были его вопросы.

Я старался объяснить ему совершенную невозможность последнего, бесполезность Туркестана для Великобритании.

– Но хлопок? Его недостаёт для их промышленности, – не унимался он.

– Неужто не хватает хлопка Индии и Египта? Разве не дешевле ввозить его прямо из Соединённых Штатов, нежели из Туркестана? – отвечал я.

– Так что же они донимают нас здесь? Зачем движутся на Ташкент? – вопрошал он с раздражением.

Отталкивающее и подлое лицо этого вероотступника являло дурной знак. Мне трудно было сдержать презрительную улыбку, когда он поднялся уйти, однако следовало быть осторожным.

Месяцем позже, в ночь с 18 на 19-е января 1919 г., когда белогвардейцы захватили город, Вотинцев со своей комиссарской братией были убиты.

Обстоятельства его смерти стали мне известны от одного белогвардейского офицера, принимавшего деятельное участие в сведении счётов с большевистскими комиссарами.

– Они трусы и негодяи, – сказал он, – неспособные умереть как мужчины. Вотинцев, например, пресмыкался у моих ног, моля о прощении. Обещал исправить свои ошибки, как он их назвал, и помогать нам в борьбе с коммунизмом. Плакал, как дитя, и его последние слова были «мама, мама, я жить хочу!». Я прикончил его, всадив пулю в лоб, скотине, за все зло, причинённое им нашему Туркестану.

Вскоре после визита Вотинцева надзиратели известили нас, что в Фергане арестован капитан А. и помещён в подвал ЧК. Он был одним из тех, кого я направил в Фергану вместе с полковником П. Г. Корниловым. Я был крайне удивлён услышанным и не склонен был тому верить, ведь А. находился при местных повстанцах, и вряд ли его можно было взять живым. Когда известие подтвердилось, я начал опасаться, что большевики готовят нам очную ставку, дабы выяснить наши связи, а это могло бы стать для него фатальным. Что касалось меня, то себя я считал уже обречённым.

Однажды утром меня под сильной охраной препроводили в ЧК. Десять бандитов входили в совет этого кровавого ведомства, а теперь в него вошёл ещё один член – недоучившийся студент юриспруденции по фамилии Сидоров. Привлечён для расследования заговоров против Диктатуры пролетариата.

Когда ввели А., мы с ним обменялись многозначительными взглядами. Было очевидно, что он подавлен ситуацией.

Мне крайне важно было знать, какие он дал показания на предварительном допросе, какую линию защиты выбрал, как объяснял своё присутствие среди местных жителей Ферганы, где и при каких обстоятельствах был задержан.

Большевики, сидя в кабинете в ожидание начала допроса, вели глупейшую дискуссию, изгаляясь в осуждении капитализма, буржуев, угнетателей рабочего класса и т. д. Пользуясь этим случаем, я высказал ряд провокационных замечаний, и они разом подцепились на удочку и принялись спорить со мной, совершенно справедливо признав во мне «классового врага» и противника. Во время этой небольшой дискуссии я постарался «проболтаться» о том, за что арестован, как строил защиту, и какое отношение ко всему этому имеет А. Он же, поняв мои намеки, охотно присоединился к обсуждению. Вот так мы быстро дали друг другу понять все нужное в присутствии этих дураков, и когда в комнату явился инспектор, мы уже знали, что отвечать и как говорить.