Адель - Хрущёвка

Жить в отчем доме ей наскучило, но съехать от родителей Инга пока что не в состоянии. Как в физическом плане, так и в денежном. Она всего на всего зашуганный подросток и снять отдельное жильё ей навряд ли удастся. Но жить в доме, где над душой стоит злобная мать, а равнодушный к бедам любимой дочери отец пропадает либо на работе, либо на диване перед телевизором – сил моих больше нет. Инга не умещалась в одной квартире с матерью и отцом. И тот, чьи уста обронили знаменитую фразу – в тесноте, да не в обиде, понятия не имеет, каково это, жить под одной крышей с семейством Бледных. Мать кричит напропалую, отец плевать хотел на воспитание одной дочери и каким только чудом, она до сих пор не проколола вену гадким шприцом в кругу плохой компании.

В этом доме нет личного пространства, а душевного покоя и подавно. Здесь всё, как на ладони. Мать человек с заковыркой, не даёт принять тёплый душ и чуть что, так сразу бежит к отцу. А тому плевать. Он уставший приходит домой, оставляет у порога уличные ботинки и целыми днями твердит – что мало мы тебя в детстве ремнём пороли.

С работы отец вернулся в позднем часу вечера. Мать, не изменяя старым порядкам, собрал всех домочадцев за одним столом, чтобы в кругу семьи отведать мятую картошку и на посошок выпить стакан прохладного молока. Инга безучастно ковырялась вилкой в тарелке, и уплетать остывшее пюре, она явно не собиралась. Поскольку знает на личном опыте, что стряпня матери оставляет желать о себе только лучшего. То уксуса слишком много кладёт, то капуста в супе не доварена до нужной консистенции. Но блины у матери получались на славу, и плов в утятнице вполне съедобный. Правда, от белого риса пучит, но с томатным соусом пойдёт за милую душу. Редко, когда мать готовила на ужин, или обед, совершенно новые блюда. Зачастую она обходилась старым, но проверенным рецептом украинского борща, жареными котлетами, белым рисом, либо иной пищей, которая в свою очередь не требует от кулинара огромных усилий. Инга ела одни только супы, да каши и в красные дни календаря мать жарила курицу. Молодой организм шибко страдал от нехватки заморской пищи. Эх… Умять бы сейчас зубами, вредный гамбургер, или шавермы вокзальной навернуть и чтоб глаза мои не видели, ни картошки с подливой, ни стакана молока.

–Ты в курсе, что твоя дочь сегодня утром отчебучила!?– мать держала в руке нарезной батон и недовольно косилась на родное чадо. Она откусила слегка зачерствелый хлеб, оставив на буром ломоте, следы кривых зубов и губной помады.

–И что же она такого натворила?– отец не отводил унылых глаз от горбушки начатого хлеба.

–Который день, она часами проводит в ванной и понапрасну льёт воду!– мать говорила настолько возмущённо, насколько это было возможным. Словно Инга преступила закон, украв в магазине бутылку холодного пива.– И где это видано, чтобы ребёнок, столько времени сидел в ванной. Вот что там можно делать? А!? Она ведь не на шахте работает! Она в принципе не работает! Только и делает, что таращит красные глаза в этот свой ноутбук и до ночи смотрит американские фильмы.

–Это ты во всём виновата… Не давала мне в детстве её ремнём пороть, как следует.– монотонным голосом твердил отец и неохотно исполнял роль воспитателя.

–Недавно, я на досуге провела кое-какие расчёты и выяснила, что оказывается, мы тратим слишком много денег. Нам не мешало бы сократить общие расходы. И для экономии семейного бюджета, я предлагаю больше не покупать ей косметических средств. Так глядишь, и на сэкономленные деньги в Турцию слетаем.– Анита Павловна испытала на себе гневный взгляд дочери.

–Мама не начинай!– возмутилась Инга.– Не моя вина, что ты родила пугало ходячее. Ни рожи, ни кожи. Так не смей отнимать у меня косметику.

–Не тебе решать, что мне делать и куда идти.– говорила мать.– Да ведь папа…

–Угу…

–Но как же так!? Я ведь без косметики, как без рук.– Глаза её наполнились влагой, и голосок дрожал, точно осиновый лист.

–Лицо с утра помыла и никакая косметика тебе не нужна. Чай не потаскухой на панели стоишь, чтобы краситься…– твердила мать.

–Слушайся мать.– неожиданно для себя встрял отец. Единственный в своём роду случай на моей памяти, когда отец без уговоров матери отчитывает непутёвую дочь.

–А что толку!? Вы не видите во мне взрослого человека и считаете обузой для семьи. Чем я заслужила Вашу немилость и гнев!? Неужто Вы… Два взрослых человека… Считаете меня, глупой девчонкой без права голоса. Вы не поверите мне на слово, но представьте себе, у меня есть чувства… И они весьма ранимые.

–Ешь давай! Ранимая ты наша… ехидно ухмылялась мать. Её забавило, что избалованный ребёнок возомнил себя достаточно взрослым человеком и теперь качает в отцовском доме свои права.

–Научись сперва готовить…– в наглую дерзила Инга.

–Это был упрёк!? Или мне снова послышалось!?– у матери слух обострённый и кому, как ни ей известно, что родная дочь в последнее время совсем от рук отбилась. И столь очевидный вопрос был задан для того, чтобы склонить Ингу к извинениям… Желательно в стихах.

–Я не стану кушать пюре! И вообще! Я люблю спагетти…– Заупрямилась Инга и между тем показала верх неуступчивости.

–Так! Не поняла… Ради кого, я с утра у плиты горбатилась!? А!? Какая же ты бессовестная…– мать негодующе порицала капризную дочь, а отец тем временем жадно уплетал очередную котлету. Мать давила на больное… На семейные чувства…

–И что с того! Разве я просила тебя стоять у плиты!? Разве я упрашивала тебя варить картофельное пюре с подливой? Вот именно, что не просила…– Ингу упрёками не разжалобить, она калач тёртый.

–Неблагодарная! Я стою на ногах с самого утра! В раскоряку! Глаз не смыкаю! А тебе хоть бы хны! И в кого ты такая пошла? Ведь я вложила в тебя душу, а ты харкнула в неё, как последняя сволочь.– мать прикрыла томные глаза костлявой ладонью и готовилась пустить в ход запрещённое Женевской конвенцией орудие пыток, на ряду с пулями дум-дум – это слёзы матери. И нет на свете ничего страшнее, чем материнские слёзы на румяных от готовки щеках.

–Это не жизнь, а сплошные муки! Надоело!– со злости выпалила Инга и живо проткнула вилкой узорчатую скатерть. В спешке она и не заметила, что схватила фланелевую куртку матери и просунула ноги в отцовские тапки. Инга взяла с полки связку ключей и умыкнула в подъезд.

Слёзы обиды стекали по бледным щекам, распущенные волосы нежились на узеньких плечиках, и на душе, словно коты скреблись. Омерзительно… Инга человек достаточно уравновешенный, но порой случаются неважные дни, когда слёзы обиды сами накатывают на тебя, и тут уж, как говорится, ничего милок не попишешь. В дни грусти, лучше будет остаться наедине с самим собой… Уединившись с дурными мыслями в голове, привести их в порядок… Или спрятаться в укромном местечке и на долю мгновения забыть обо всём на свете. Инга питала любовь, к тишине… Она искренне верила, что тишина, это неподдельный язык природы. Единственный в своём роде язык, не подвластный разуму простых людей. И что на самом деле впечатляет, так это то, насколько природа непорочна, в сравнении с человеком.