Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

Январь познобило морозами и отпустило. В последних числах стало совсем хорошо. Сыпало снегом, не сухим и колючим, как кашель курильщика, а правильным – мягким. Питер принарядился в белое, только дороги по-прежнему чернели, раскатанные колесами круглосуточных автомобилей. Варя смотрит на город из окна такси, как из вакуумной упаковки. Потеряла всякую связь с вот этим обычным, будничным, людским. За стеклом что-то происходит, но больше напоминает иллюстрацию, чем жизнь.

Ирма ей весь день расписала по минутам. Оплатила краткосрочную красоту в виде маникюра, макияжа и укладки. «Платье наденешь, ну то шикарное… черное, от Диор, поняла? Только я тебя умоляю, без самодеятельности». Варя и не замышляла никакой самодеятельности. Если бы не Ирма, она бы этот день поставила на ускоренную прокрутку. Отсидела бы его прилежно дома и на завтра вышла по УДО. Не любила Варя день рождения с этими выхлопами синтетического внимания к ее персоне. Объявлялись ненужные люди со своими украденными в интернете четверостишьями. Все эти давно не товарищи из школьного и университетского прошлого и коллеги по работе из искусственного настоящего. Тыкались в нее своими формальностями, вынуждали на ответные смайлы. Только Ирма ничего и слышать не хотела. «Яшка, не выдумывай». Варя сдалась. А когда она Ирме не сдавалась?

Бежит от такси до парадной в туфлях и капроновых колготках – нелепая ожившая кукла спешит по кукольным важным делам. Волосы закручены в локоны, из-под дешевого пуховика маячит подол Ирминого Диора. Там, наверху, ее уже ждут с хлопушками друзья на час. Ирма умеет делать из людей атрибуты веселья. «Алекса-говорилку ты помнишь? Он нам нужен, шутит – обоссаться. Леся, разумеется, за пультом, без вариантов. Тосю к напиткам поставим, шарит девка». Варя даже не силится запомнить имена. Не гости, а фирмы-однодневки.

– Ирмочка, давай по-простому, столик на двоих, а?

– Такая ты, Яшка, наивная. Наедине люди никогда не бывают вдвоем. По-настоящему вдвоем можно оказаться только в толпе чужаков. Поэтому мы любим друг друга чуть сильнее, когда попадаем в давку. Замечала, как все начинают хвататься за руки? Как ищут друг друга глазами? А за столиком на двоих люди пялятся в телефоны. Запомни, если хочешь побыть с кем-то наедине, выбирай места полюднее и поопаснее.

Варя выдерживает пластмассовые объятия пластмассовых людей, тоже, как и она, выпущенных сегодня из своих кукольных коробок порезвиться. Принимает торт-многоэтажку с искрящимися свечами под фальшивое «хэппи бездей ту ю». Улыбается автоматной очередью по всем, кого Ирма для нее сегодня отобрала и нарядила. Когда свет гасят и включают гирлянды, становится легче. Теперь можно слиться с обоями, разыграть себя частью интерьера.

Вечер начинает катиться сам по себе, не требует от Вари тягостных усилий. Люди как-то сами собой сбиваются в кучки, находят над чем поржать в голос. Варя подергивает плечами: как им удается быть такими легковесными? Сама она в голос никогда не смеялась, даже не знает, каково это. В школе надо было – потише, дома – поскромнее, в универе – поразумнее. А где прячется прекрасное неправильное посреди всего правильного, Варя понятия не имеет. Где вот этот глупый смех достают, на каких черных рынках, за какую сказочную валюту? Не известно.

Крутится музыка, связывает комнаты электрической паутиной. Варя видит свое отражение в бокале. Видит в очках прошедшего мимо незнакомца: «Варвара, мое почтение королеве вечера». Видит в черной пасти незашторенного окна. Видит себя крошечную в зрачках Ирмы напротив.

– Ты же не веришь в приметы? – говорит сестра теплым шепотом в Варино ухо. – Не верь, это все чушь.

Варя чувствует, как на запястье защелкивается что-то холодное. Смотрит – часы. Оплели руку, как механическая заколдованная змейка.

– Хочу, чтобы ты знала, все, что у тебя на самом деле есть, – это время. Когда почувствуешь, что ты едешь в картонной коробке по конвейерной ленте, – вали нахер, со всех ног, говорю тебе, вали. Жизнь ни черта не картонная, но чтобы это понять, нужно прыгать с конвейера в блядскую неизвестность. – Ирма прижимает холодную узкую ладонь к Вариному пылающему лицу. Кольца приятно вмерзают в кожу, пробуждают ото сна.

– Я люблю тебя, – говорят Ирмины губы. Сегодня бордовые. «Бордовые носки у Алекса-говорилки, а это цвет перезревшей айвы».

Варя долго катает змеиный браслет по запястью. Каленое озарение гравирует кожу, выжигает так сильно и бесцеремонно вглубь, что не дышится от боли. Все свое время Варя растеряла, раздарила ненасытному прошлому. А сама промоталась в картонной коробке по этой самой конвейерной ленте семь отчаянных лет, будто товар на списание. Вот только оказалась она там по ошибке. Это не ее место. Не ее жизнь. А все, что у нее на самом деле есть – время, которое она может сделать своим прямо сейчас.

Варя не боится, что ее отсутствие кто-то заметит. Эти люди слишком заняты внутривенными инъекциями бесплатного праздника. Просто халявщики. Ирмины питомцы. Они, конечно же, справятся и без нее. Даже сестра выпила столько, что перестала время от времени искать Варю глазами. Вся компания словила единую волну, и только Варя плавать не умела.

Наступил первый час ночи, а снег все не переставал, делал окрас города еще фатальнее и белее. Варя идет путано, загребает. В пластмассовом стаканчике плещется жидкость. С волос капает тающий снег, растушевывает лицо. Чьи-то мартенсы на размер больше поверх блестящих колготок с нечаянной стрелкой. Варя шмыгает, размазывая тушь и румяна рукавом пуховика. Слезы тут ни при чем, просто когда внутри горит, а снаружи – холодно, всегда течет из носа. Она так часто мысленно прокладывала этот маршрут, что сейчас идет вслепую, не сверяясь с номерами проплывающих фоном домов.

Как это странно – знать, где он живет. Вычислить по сториз в соцсетям. По геолокациям друзей. По случайно задевшим лишние фрагменты фотографиям. Как это странно – знать того, о чем не говорили напрямую, чего не показывали. Знать, потому что очень хотелось знать. Варя села на припорошенную качель. Не железную, как раньше, от скрипа которой во дворе проспались призраки, а какую-то новую, цветастую. Качнулась раз. Качнулась два. Тишина. Эти современные дворы без души и без детства. Понюхала жидкость в стаканчике. Поморщилась. Внутрь дыхнули огнем. Посчитала окна. Нашла нужное – не горит, как и почти все окна в час ночи. Но он дома. Точно дома. Она видела в сториз два часа назад. Готовил фунчозу. Потом ел на камеру. Посидела еще. Встала. Вопросов в голове никаких, только движения ног. Все так просто, почему раньше она этого не замечала?

Простояла у парадной минут десять. То ли январь, то ли август. То ли снег, то ли тополиный пух. То ли ей двадцать шесть сегодня, то ли восемнадцать всегда. Наконец дверь пропищала. На улицу вынырнул обязательный ночной страж. Нахохлился, смерил Варю недовольным взглядом, засеменил куда-то. Откуда они вечно берутся, эти полуночники? Куда исчезают? Люди ли? Может, посланники? Варя втянула ртом теплоту парадной, перед глазами чуть повело, но не сбило. Свет слишком исправный и яркий, потому что дом элитный. Нет в нем романтики темных свистящих пролетов, по которым бежишь, так что сердце ухает. Тут все чистенькое, безопасное. Мамочки спят спокойно. А ты, тварь, спишь?