Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

Тут же, как на витрине, выставлены все Глебовы знаки отличия: статьи в журналах, выставки, интервью. Видно, как с каждой новой медалькой шире расправляются плечи. Глеб пускает корни в профессию, акклиматизируется. Из зернышка становится ростком, потом подлеском, и так, пока не превращается в разлапистое дерево, прочно занявшее свое место.

А два года назад просочилась в Глебову павлинью, напыщенную реальность совсем незатейливая девушка Катя. С того момента Глеба повело совершенно в другую сторону, словно эта Катя (специально ли? случайно ли?) перевела стрелки на рельсах и поезд изменил привычный маршрут. За год Инстаграм очистился от ночных клубов, упоротых вписок у кого-то на хате, грудасто-губастых однодневных заглушек.

Катя прошлась по Глебовой жизни с генеральной уборкой, отдраила каждый угол. Первый раз Варе кто-то понравился во всей этой тусовке. Девочка с ласковой улыбкой, но волевым взглядом. Пока друговы жены придумывали, чем бы еще себя наколоть, где бы еще подтянуть, она щеголяла без макияжа, а все равно светилась на снимках ярче всех. Чистая была. Ничем не замутненная. Штукатурить ее было незачем, да она бы и не далась. Знала себе цену и прогибаться не собиралась. Глеб за ней семенил, как щенок, который и без поводка за тобой пойдет, только позови. Видимо, соскучился по настоящей женщине, его-то к тому времени только мультяшные окружали.

Быстро у них сложилось, Варя только удивлялась. Через пару месяцев после знакомства Катя мелькала уже в интерьерах Глебовой квартиры. Через один совместный отпуск на Бали – свадьба. Через семь месяцем после – выписка из роддома. Инстаграм пестрил фотографиями новорожденной Лизоньки. Счастье, такое сахарное и липкое, лилось через край, разъедало смотрящему глаза. А потом – бац – затишье. С месяц никаких постов. Люди соцсети бросают в двух случаях: когда слишком хорошо и когда слишком плохо. Варе гадать не пришлось. Перешла в Катин профиль – репетитор по английскому, запись в директ – отмотала назад, сверила даты. Когда Глеб замолчал, Катя наоборот – заговорила, опубликовала пост.

«Глупо дальше скрывать. Нами с Глебом было принято решение развестись. Прошу всех не нарушать личные границы и не писать ничего на этот счет. Спасибо за понимание.»

Гром среди ясного неба или закономерный итог? Варя не знала. В Инстаграме рассказывали только о сладостях, а горечь держали при себе. На фото десять слоев фильтра наложено, чтобы слепило в глаза праздником, отвлекало, пока все закадровое догнивает.

Через месяц после расставания Глеб тоже вернулся в эфир. Вернулся собою прежним, как будто и не отмывала его Катя эти полтора года уксусной кислотой от ржавчины. Оброс обратно, по-новой закоптился. Понеслись фото из дымных кальянных, из случайных гостиниц, из чьих-то таиландских вилл. Вернуло Глеба в колею. О недавнем просветлении напоминали только редкие снимки с растущей дочкой: один искренний снимок на двадцать кадров пустоты.

Варя бросила телефон на диван, рванула в коридор. Там заскулила и забрыкалась стиральная машинка. Пошла, как живая, по коридору, стряхивая с себя на пол Варины мелкие вещички. Варя придавила буянющую стиралку, отдала все силы, чтобы удержать на месте, а она все не унималась. Барабан вращался с немыслимой скоростью, пускал по Вариным рукам дрожь. Пальцы вибрировали, передавали заряд в ладони, те – пропускали выше, в локти, в плечи, с плеч шло в ключицы, с ключиц – в ребра. Варю трясло, но вместе с машинкой или отдельно от нее, уже было не разобрать. Слезы накипали, а потом срывались. Капали, как вода из плохо закрытого крана.

Глеб успел за эти семь лет все. Отснял лучшие свои работы. Нахохлился. Снискал призвание. Посмаковал его. Выплюнул. Исколесил полмира. Надышался. Насмотрелся. Заскучал. Обустроился с комфортом где-то на Крестовском. Опьянел от жизни. Опробовал самых разных любовниц. Не понравилось. Повыкидывал. Влюбился по-настоящему. Воспарил. Полетал. Стал отцом. Успокоился. Разнежился. Развелся. Переболел. Пережил. Продолжил крутить педали.

Глеб шагал по центральной улице жизни широко и размашисто, пока Варя пряталась от него в подворотнях, сидела в засадах темных дворов, упирались в тупики и вонючие помойки. Он жил, пока она боялась. Он спал, пока она не могла сомкнуть глаз. Он влюблялся, пока она избегала мужского внимания. Варю душили слезы несправедливости.

Какое право он имел тогда перешагнуть через нее, как через случайный мусор на дороге? Разбередить и бросить: мол, сошьешься как-нибудь обратно. Да вот только не сшилась. Не хватало Варе чего-то, ниток каких-то не хватало. И лезла из швов одна и та же синтепоновая обида, одно и то же ширпотребное унижение. Вот она раньше думала, что сама решила молчать. Но что это за решение такое без альтернатив? Решение – это выбор, а у нее выбора не было. У той восемнадцатилетней Вари был только страх за родителей и низкопоклонная дрожь перед Ирмой. Вся вываленная в грязи, она надевала поверх чистые рубашки, но живое-то под тканью с каждым годом чесалось и зудело лишь сильнее. Ни вдохнуть, ни выдохнуть как следует. Только успевай новыми тряпками гнильные запахи отгонять.

А как хотелось забыть. Списать со своего жизненного счета эту жуткую транзакцию. Перевыпуститься заново. Штампуют же как-то нулевые карточки в Сбербанке. Вот и ее бы так же. Чтобы совсем без прошлого. Не было в этом прошлом ничего такого, за что стоило держаться. Школа как школа. Пятнадцать минут пешим ходом из дома. Летом – бестолковые каникулы в строгом периметре города, зимой – лыжи и домашка. В холодильнике мамин невкусный суп, в гостиной – папин оракульный телевизор. Кругом лабиринты из блочных многоэтажек, большую часть времени занесенных снегом. Из всех развлечений – сидеть с подругой на телефоне, обещать укатить отсюда подальше как только. Под самый выпуск из школы – Гончаров. Долговязый, смышленый и очкастый. По улицам с таким не прогуляешься, все равно что в мамином растянутом трикотаже выйти. Но дома, почему бы и нет? Кило черешни, какие придется песни по кухонному радио, детские поцелуи без удовольствия, но с волнением.

После подачи документов в СПбГУ Варя больше с Гончаровым не встречалась. Как будто целая эпоха между ними пролегла. Уезжала Варя девственной, вернулась – изнасилованной. А Гончаров как был мальчиком, так и остался. Уже не вышло бы у них ничего ни с любовью, ни без нее.

Одним словом, все с рождения и до того самого лета 2002-го можно было смело ампутировать. От Вари бы не убыло. Зато остальное сложилось бы правильно. Скучные пары в универе, смешливые подруги, перекуры на крыльце под майским солнышком, общажные посиделки с контрабандой в виде бутылочки вина из ближайшей разливайки, парни из противоположного крыла в шортах и сланцах, по-простому, по-домашнему.