Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

– Хочешь забыть себя такую навсегда, вот так, по щелчку?

– А так можно, Ирмочка?

Наконец вспоминает, как стоит под козырьком парадной на Думской, прячется от дождя. Но дождь косой, все равно достает до нее своими ласковыми стрелами, покалывает. Вот бы сбежать, пока еще не поздно. Почему ушла? Фотограф опоздал. Почему не дождалась? Не знаю. Нет, придется ждать, Ирма уже договорилась. Специально для нее договорилась, по-родственному, по-дружески, по-сестрински…

Варя ощущает, как противно намокает наволочка у нее под правым ухом от слез. В проеме видно входную дверь: железную, одноглазую. Шагов десять, максимум – пятнадцать. Поток теплого воздуха снова подбирает пух и гонит его под диван. Варя прислушивается, ощетинивается всеми рецепторами, пытается вычислить Глеба. Где он притаился? Откуда нападет? Неизвестность распускается в желудке колючим кустарником, царапает брюшную полость, прорастает выше – дерет гортань. Варя не выдерживает пытки ожиданием, садится, оглядывается по сторонам: пусто. Стаскивает с обогревателя лифчик, меняет гостевую футболку на мятое платье, встает и падает обратно. В голове кавардак: нет ни времени, при линии горизонта, ни ощущения пространства. Идти не получится. А ползти? Варя наклоняется к полу, чтобы стечь на него непослушным телом, когда в замочной скважине поворачивается ключ. Не успела. Пропала. Умерла.

– Встала? Вот и молодец! Засиделись мы с тобой вчера ого-го, – говорит Глеб сквозь правдоподобную улыбку. Запирает дверь, ключ оставляет в замке. Варя только за ключом и следит. В руках у Глеба картонный держатель с двумя стаканами кофе и бумажный пакет с чем-то мучным.

– Ирма все телефоны оборвала: мой на беззвучном стоял, твой – вообще сел. Да не бойся, я ей ночью написал – отмазал тебя. Обещала не ругаться. Сказал: заболтались с тобой, хуе-мое, а на такси не комильфо тебя одну посылать. В общем, систер дала добро остаться до утра. – Подмигивает, меняет уличные сандалии на тапочки.

Варя представляет, как сжимается до размеров молекулы и проскальзывает в открытую форточку. Глебово радушие и непринужденность пугают не меньше, чем вчерашняя ярость. Мысли еще больше тяжелеют, еще замедляются. Тело работает на инстинктах: недобитая жертва должна притвориться мертвой, чтобы хищник потерял к ней интерес. Вот и Варя едва шевелится, сидит неподвижно, дышит в себя.

– Завтрак, – поясняет Глеб, выставляя перед Варей кофе и круассан. Пахнет так упоительно, что Варю начинает мутить. Такие обычные запахи доводят ситуацию до абсурда.

– Я тут в ларьке прихватил зарядку для твоего самсунга, а то у меня только для яблок провода. Поставил твой аппарат заряжаться. Ирма сказала, пусть позвонит, как проснется. Переживает систер, ты ее не расстраивай – набери, – все тем же успокаивающим голосом мурлыкает Глеб.

Варя тянется за кофе: хочется сделать любой привычный человеческий жест из прошлой жизни, оставшейся за железной дверью Глебовой квартиры. Мигает шальная мысль: если она сможет вот так просто сделать глоток, то и все остальное – тоже сможет. Но она не может. Руки трясутся, кофе течет по запястью, капает на обивку дивана. Варя варится в этом коричневом кипятке, пока не осознает, что дышит ртом, совсем как рыба в браконьерских сетях.

Ей отчаянно хочется, чтобы этот спектакль закончился, чтобы Глеб перестал вести себя так, будто ничего не произошло. Но самый страшный вопрос уже влетел вирусом ей в подкорку: а было ли что-то на самом деле? А не выдумала ли она это все, как в детстве выдумывала себе несуществующих друзей? А не кошмарный ли это сон, который она приняла за правду?

– Ну даешь, – бормочет Глеб, высвобождая кофе из парализованных Вариных пальцев. – Это ты из-за вчерашнего так? Брось! Всякое бывает. Ты не виновата в том, что хотела мне понравиться. Я тоже не виноват, что не сдержался. – Глеб опускает голову, когда Варя врезается в него взглядом, не веря тому, что слышит. – Понимаешь, ведь это все дело случая. Сегодня свело, завтра – развело. Тебе не нужно было оставаться, но ты осталась. Ну я и повелся. Оба хороши. Только это… давай все здесь и сейчас оставим, в моменте. От души, Варь… никаких продолжений не обещаю. Знаю-знаю, вы, девушки, любите напридумывать вперед. Так что лучше сразу расставить эти, как их там, точки. Ну ты поняла. И это не потому, что ты какая-то не такая. Просто все это не вариант… Понимаешь? Так складывается, что лучше нам не видеться больше. И Ирму сильно не впутывать: меньше знает, крепче спит. За себя-то то я спокоен, мне счет по первое число не выставят, я такое перерос. А вот на тебя могут пурги нагнать. У вас, девочек, все как-то посложнее с этим.

Глеб берет Варину руку, совсем как в долбаных мелодрамах. Рукопожатие, похожее на искусственные цветы для похоронного венка.

– Мне бы очень хотелось расстаться по-дружбе, – Глеб мягко улыбается, его глаза источают сострадание, которым он брызжет Варе в лицо, заливает до слепоты. – Ну что, по рукам?

– Да, – осторожно соглашается Варя. Если бы только не плечо, которое саднит и упорно держит этим в сознании, она бы с радостью обманулась.

Универ пролетел быстро, как и все в молодости. Лето коптилось, гноилось из всех щелей зноем. Диплом – красный, Варя – веселая, июльская, свободная на все четыре стороны. Бежит в новых босоножках и в старых веснушках, задыхается в трубку:

– Ирма, Ирмочка, я все! Получила блин! Красный, натурально красный!

– Яшка, ты – гений! Идем на лодке кататься, только ты и я? Мне тут прилетело одно место – охренеешь. Красный надо отметить не на отъебись.

Мчали на Ирминой машине куда-то сквозь город, прорывались через бумажное небо на горизонте. По бокам тянулись поля, такие идеально зеленые, что становилось страшно – вдруг подстава? Выйдешь, присмотришься, а это не трава – просто 3D-графика, умелая пародия на что-то настоящее. Так засомневались, что притормозили, выбежали из машины и сразу в малахит. Ноги щекочет невыносимо, от заросли сурепки густо пахнет медовухой, но главное – везде подлинники, никаких тебе ксерокопий. Ирма открывает шампанское, орошает застенчивые местные лютики нездешним брютом «Империал» из папиной коллекции.

– Не бойся, не засекут, дальше оборотней в погонах не будет, – заверяет Ирма, отпивая из горла.

Варя и не боится. Ирма – горная река: в ней можно сплавляться только по течению, грести против – себе дороже.

– Давай по местам, тут уже близко.

Едут еще минут пять. В машине спаривается в кипяток аромат шампанского и полевого букета из иван-чая. Откуда такой жаркий день в Питере? Надолго ли? Надо впитать, сколько сможется. Запастись дефицитным ультрафиолетом. По радио поздравляют выпускников, значит, и ее, Варю, тоже поздравляют. Ирма лохматит сестре волосы, смеется не разбавленным смехом, а самым его концентратом.