Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

Варя вдавливает палец в звонок. Совсем не страшно, даже руки не дрожат. Давит еще. Давит изо всех сил. Звонок трещит, но где-то за пределами этой лестничной площадки, этой улицы, этого города. Дверь открывается, и Варя сама не замечает, как все случается.

Глеб вываливается в парадную в тапочках и шортах. Ввинчивает в замок ключ, прокручивает два раза тряскими руками. Прослушивает тишину. Варя на свободу не просится. Жива ли вообще? Проверять не хватает духу. Пусть пока полежит в коробочке, как пойманный детворой сверчок, ничего с ней не случится необратимого, рокового. Что делать дальше, Глеб не знает. В голове рыхлеет: Ирмин стафф отпускает, а на смену ничего не приходит. Реальность запаздывает, создавая люфт в виде абсолютной стерильной пустоты.

Глеб наваливается на общественный подоконник, впечатывается лбом в треснутое стекло. За окном мажет сизым, не унимается даже ночью. От самодельной пепельницы в углу тащит грубым табаком. По углам шоркается мусор, разносит неприятный гул по высоким бетонным пролетам на Думской. Надо что-то делать. Что-то делать, блядь! Как-то быть. Чем-то затереть это все. Замазать. На висках проступает лихорадочный пот. Так, еще раз. Соберись, Глеб. Соберись, сука блядь! Дело – дрянь. Дело – труба. Все кончено. Вообще все! Понимаешь ты, мудло? Что ты наделал? Придурок недоделанный! Это конец! Приехал, Глеб! Приехал ты, блядь!

Затрещало, так что голова чуть не лопнула, как стеклянный шарик. Глеб заметался. Внизу – никого. Вверху – никого. Откуда трещит? Из кармана шорт трещало. Телефон? Когда он его прихватил? Не помнит. Звонила Ирма. Как он ей обрадовался. Забегал по ступенькам туда-сюда. Шустро, словно хорька выпустили из клетки. Прыг. Прыг. Прыг. Ему бы только ее голос услышать. Человеческий. Настоящий. Пусть она его вернет из ниоткуда в обычный мир. Телепортирует обратно, а то он так не может. Там дышать нечем. Там пустота.

– Ирма, это я, да, Глеб, да, слушай, приезжай. Да, пропущенные… какие пропущенные? Нет, не слышал… Приезжай, все расскажу. Да жива твоя систер, что ты… Ты сама-то только приезжай. Да, прямо сейчас. Ну я шучу что ли с тобой? Надо приехать. Тут такие дела, ты мне позарез. Я тебе так все расскажу, как приедешь. Ты только не затягивай. Вот сейчас. Я нормально. Да в себе, в себе. Ну ты едешь? Уже вызвала такси? Хорошо. Давай, жду.

Телефон замолкает. Пустота снова тащит за тугой железный корсет в неизвестное безвоздушное пространство. Глеб сопротивляется: щиплет себя за кожу, бьет по лицу. Поднимается на этаж выше. На полу валяется жестянка из-под колы. Выдаивает два глотка. Смотрит на улицу. Людей нет, спят по режиму, утром на работу подчиняться. Собаки только у контейнеров носятся, устраивают свои собачьи дела. Еще эти белые ночи. Совсем голову срывает. Время разбегается во все стороны, как ртуть от разбитого градусника.

Поднимается еще выше. За старой дверью в дерматиновой обивке острожное копошение: разбудил тревожную старуху или кормящую мать или какой-нибудь мент уже собирается на службу. Глеб спускается на свой этаж от греха подальше. Еще не хватало объясняться перед соседями. Мусолит в потных руках телефон, дергается, когда экран вспыхивает от случайного прикосновения. Подсматривает в окно воровато, сбоку, хотя бояться некого. Разве что только себя. Ирма, где ты? Почему так долго? Садится на ступени, залитые каким-то непроходящим пятном. Вот так же он ждал отца после школы. Все бегал к окну, как заведенный. Увидит двойку – выпорет. И порол. Всегда исправно, всегда от души.

Наконец дверь внизу зевает металлическим скрежетом. Глеба подбрасывает.

– Что происходит? Где Варя? – чеканит Ирма. Сама себе обкромсала волосы под мальчика, небрежно, незатейливо, но ей идет. На худых плечах висит шелковый пиджак – ярко-желтый, выгрызающий лестничную темноту. Ногти длинные, тоже ярко-желтые. Цыкают по перилам в нетерпении. Цык. Цык. Цык.

– Я не знаю, что это было, меня накрыло… приход, понимаешь… такая ярость, вот как… ну как… хер знает, как что. Это от нового стаффа – точно тебе говорю. Крышняк сносит не по делу. Паленый он у тебя, что ли?

– Думаешь, я приехала на ночь глядя твои впечатления выслушивать? Заведи себе подружку, а лучше психотерапевта на такой случай, – перебивает Ирма. Глаза светятся в темноте, как у кошки.

– Ну че ты зарыпаешься вот так сразу, я ж по-нормальному хочу.

– Варя где? – раздувает ноздри Ирма. Поднимается на ступеньку выше. Сержки-кольца блестят на свету, покачиваются, как маятник на сеансе у гипнотизера.

– Спит. Вроде спит. Ну лежит точно. Так что, наверное, и спит.

– Подожди-подожди, – перебивает Ирма, вдруг осознав подлинную суть происходящего. – Ты ее трахнул что ли?

Глеб раскрывает рот, но получается только мычать, как безязычному.

– Ну ты и мудло! – шипит Ирма, вся высоковольтная, под напряжением. – Только этого мне не хватало! Ты хоть понимаешь, что я отвечаю за нее? Что ее сюда под мое честное слово отпустили? Ты понимаешь, как меня подставил?

Наступает молчание. Капает зыбкими секундами за воротник, скатывается по позвоночнику, передергивает.

– Что делать станем? – первым не выдерживает Глеб. – Она же утром пойдет и накатает заяву. И все – хана. И тебе, и мне.

Ирма дышит в подъездное стекло, недвижимая, стылая. Телом из гипса, только мизинец подрагивает, а в голове носится на сверхскоростях что-то грозовое. Собираются позвонки и хрящики в скелет будущей лжи.

– Значит, вот как все будет. Слушай внимательно. – Ирма нависает над Глебом. Как у нее это получается? Она же ниже ростом. – Принесешь ей кофе и круассан на завтрак. Как ни в чем не бывало, понял? Кивай, мудло. Потом скажешь, что она тебе нравится, но у вас ничего не выйдет. Повтори.

– Она мне нравится, но у нас не выйдет, – захлебывается Глеб.

– Морду сделаешь милую, с улыбочкой. Типа сожалеешь, что она не твоя невеста. Кивай! Скажешь, что дозвонился до меня и я разрешила остаться. Еще скажешь, чтобы она о вас не трепалась, тем более мне.

– Я понял, понял, не гони, только это… думаешь, сработает?

– А нет варианта, мой сердечный, чтобы не сработало. Нет такого расклада. Осознаешь? Я предлагаю тебе остаться в ее памяти рыцарем-неудачником. Чтобы она не думала о себе, как о потасканной вещи, а думала, как о случайной, блядь, музе фотографа-мудака. Будешь делать, как я говорю, или твоя карьера закончится, едва начавшись. Жду ее завтра к десяти утра, немного грустную, но влюбленную.

– Как? – чуть не воет Глеб.

– Как хочешь.

Тишина смыкается вокруг Руднева удушающей петлей. Нет у него сегодня больше никаких выходов, кроме того, который обозначила Ирма.

Все приходится делать в темноте: на поиски выключателей в чужой квартире времени нет. Сейчас каждая секунда – в долг. Варя на ощупь находит раковину, рядом с ней – ванную. Шарится в черном гудроне слепого пространства. Ищет, старается. Наконец находит змеевик, карабкается по нему пальцами выше, пока рука не нащупывает лейку. Выкручивает до упора вентиля, в трубах недовольно шипит разбуженный питон. Вода выстреливает под напором, заливает пол и взятые напрокат у кого-то из Ирминых гостей мартенсы.