Елена Попова - Этот сладкий голос сирены [калибрятина]

Тот шел, чуть заплетаясь ногами, в мятом пальто, сползающих брюках и совершенно сношенных и разбитых зимних сапогах с отваливающейся подошвой. Из-под старой зимней шапки клочковато торчали свалявшиеся на затылке седые волосы. Резко, как выстрел, шибанул запах, такой концентрированности и силы, что у Валентина Петровича на секунду даже перехватило дыхание. Он обогнал прохожего и без любопытства, скорее по привычке, мельком глянул в лицо. И… остановился. С таким изумлением, что остановился и прохожий, сдавленно спросив:

-Чего?.. вам…

Перед Валентином Петровичем стоял, словно и не прошло тридцати с хвостиком лет, его бывший командир Тибайдуллин, точь в точь, один к одному, разве что очень опущенный. Тот самый Тибайдуллин, у которого юный Валентин Петрович два года был денщиком и жил в маленькой комнате денщика за кухней, а жена его – рослая, сильная, красавица-казачка – гоняла его и в хвост и в гриву (и все хохотала, все хохотала и орешки щелкала) и только за новогодней елкой отправлялась сама. А сын, тогда маленький мальчик, копия отца, прибегал к нему, в комнату денщика, прятаться когда нашалит, да и вообще любил прибегать и смотреть с любопытством, когда тот что-то делал. Тот самый Тибайдуллин, который как-то ему сказал: «Валентин, глаз у тебя зоркий, голова варит, карабкайся, плечо подставлю, сам такой был» и помог поступить в престижное военное училище. Да и потом, когда требовалось то там, то там за него словечко вставлял. Самое нужное в тот момент словечко. Хороший был мужик, что говорить! Давно это было, так давно, в какой-то другой жизни, как будто и не с ним, как будто и не было. Да нет, было, было…Жена,- красавица, рослая, сильная, чернобровая – рано умерла. Никогда не болела, а тут слегла в эпидемию гриппа, да так и не встала. Это слышал. Сам старик Тибайдуллин тоже умер, не так давно, как жена, но тоже давно. Если бы Валентин Петрович не был на похоронах, сам не стоял у гроба, ни за что бы не поверил, что перед ним не Тибайдуллин, такое фантастическое было сходство. Превозмогая брезгливость и даже легкую тошноту, которые вызывал едкий запах, шедший от прохожего, Валентин Петрович придвинулся ближе и доверительно спросил:

- Костя Тибайдуллин?

Прохожий от неожиданности даже как-то шарахнулся в строну. Уж он-то ни за что бы не признал в большом, внушительном мужчине тоненького безусого солдатика, когда-то обитавшего в коморке денщика.

- Не бойтесь меня, - сказал Валентин Петрович. – Я знал вашего отца и многим ему обязан. Я помню вас ребенком.

Тибайдуллин посмотрел на него кротко и тускло и даже дотронулся рукой в рваной кожаной перчатке до его руки, чуть пониже локтя, дотронулся почти что неощутимо, как призрак, и тихо сказал:

- Купите мне, пожалуйста, кофе…

- Какого? – спросил Валентин Петрович. – Черного или с молоком?

- Горячего, - сказал Тибайдуллин.

Ведомство Валентина Петровича располагало большими возможностями и он без труда поместил Тибайдуллина в небольшую квартирку-гостиницу для средней важности лиц. В квартирке было две комнаты и небольшая кухня с набором самых необходимых продуктов. Деньги на одежду дал свои личные и попросил помошника этим заняться. Конечно, грех неблагодарности был Валентину Петровичу чужд, но не только из-за этого он проявил такую заботу о Тибайдуллине-младшем…

Уже взглянув ему в лицо и «узнав», Валентин Петрович почувствовал легкий такой толчок, быстрый укол в том неопределенном месте, где у него располагалась интуиция, потом это ощущение только усилилось, и еще больше оно усилилось, когда Тибайдуллин застенчиво, робея, пил горячий кофе в булочной и заплетающимся от расслабленности языком пытался ему что-то рассказывать… На что Валентин Петрович сказал только:

- Потом, после…Об этом после.

Он выждал два дня и на второй, к вечеру, отправился к Тибайдуллину. Он коротко, тактично позвонил, а потом открыл дверь своим ключом. Тибайдуллин, чистенький, резко помолодевший сидел в кресле у телевизора. У помошника Валентина Петровича был, видимо, совершенно катастрофический вкус, вернее, его катастрофическое отсутствие – Тибайдуллин был в брюках цвета морской волны и свитере с диким, ярким рисунком, своим вульгарным оптимизмом особенно подчеркивающим ту экзистенциальную печаль, которая была разлита по гладко выбритому его лицу.

- Сиди, сиди… - сказал Валентин Петрович и сам сел неподалеку в другое кресло.

Тибайдуллин выключил телевизор. Помолчали.

- Ну, рассказывай, - сказал Валентин Петрович, поудобнее устроившись в кресле, вытянув вперед ноги и расслабляясь.

Тибайдуллин никогда не отличался особенным красноречием, но объяснялся все-таки достаточно внятно. Теперь же в его сбивчивой, булькающей речи было трудно разобраться. Чем больше он говорил, тем больше волновался, чем больше волновался, тем больше говорил. И вот уже во всем этом клокотании ничего нельзя было понять. Впрочем, Валентин Петрович слушал внимательно и кое-что понял. Он понял, что все началось осенью, когда в квартире Тибайдуллина появился один человек. Старый знакомый, которого, по сути, он, Тибайдуллин, уже не помнил, помнил только, что такой знакомый когда-то был.

- Когда? Вспомни – когда? – спросил Валентин Петрович. – Когда он пришел?

- Восемнадцатого октября, - ответил Тибайдуллин без запинки.

Тибайдуллин запомнил этот день, потому что вечером смотрел по телевизору футбольный матч, который до того долго ждал. Смотрел последний раз в своем большом зале. В том самом, в котором когда-то его мать ставила елку.

- Во что он был одет?

- Не помню…

- Вспомни, Костя, вспомни. Пожалуйста… Допустим, в костюм… Белую рубашку с галстуком…

- Нет, - сказал Тибайдуллин и даже затряс головой.

- Хорошо, -сказал Валентин Петрович. – Слава Богу, мужской ассортимент не так велик. В плащ и шляпу. Или без шляпы, но в плащ. И… клетчатый шарф.

- Нет, - сказал Тибайдуллин. – Просто в джинсы. В куртку и джинсы.

- А на ногах? – Валентин Петрович на секунду задумался. - …сапоги с ботфортами?

- Нет, - сказал Тибайдуллин. – просто кроссовки…

- Отлично, - сказал Валентин Петрович. – Теперь постарайся вспомнить фамилию.

- Что тут вспоминать? – сказал Тибайдуллин. – Я знаю его фамилию. Горовой…

- Горовой-банк, - сказал Валентин Петрович.

- Да, - подтвердил Тибайдуллин и даже поежился.

Через неделю в кассовом зале Горовой-банка появился новый клиент. Невысокого роста, непримечательной внешности, говорил тихим голосом. Он положил на год двадцать тысяч долларов на фамилию Тибайдуллин. Домашний и служебный телефоны

не указал, только мобильный.

У Тибайдуллина никогда не было мобильного телефона. Валентин Петрович купил его для него в тот же день, что и новую одежду. Маленький, серебристый, он лежал в кресле, как какое-то спящее, диковинное животное, этакое странное существо, и во сне, как животное, чутко вздрагивал и поскуливал, принимая рекламные эсэмэски. Тибайдуллин долго не решался к нему прикоснуться. Когда же он дернулся и заскулил уже в голос длинной музыкальной фразой из какого-то очень знакомого музыкального произведения и стал эту фразу навязчиво повторять, а Тибайдуллин опять к нему не подошел, взорвался обычный телефон уже на столе. Звонил Валентин Петрович: