Елена Попова - Этот сладкий голос сирены [калибрятина]

Иногда залетали мухи, вечером, неизвестно откуда, являлись комары, у книжного стеллажа летала моль, а в самом стеллаже, среди бумаг и книг жили крошечные жучки величиной чуть больше булавочной головки. Они были с крылышками и даже летали, только на совсем маленькие расстояния.

Так размышлял, размышлял и удивлялся Валентин Петрович, насвистывая мелодию простую, но миленькую. Он всегда так делал, насвистывал, когда болела голова, а голова у него в этот день болела. Были неприятности. Вернее, в его ведомстве. Одно от другого он не отделял. В том, что коровы переплыли пограничную реку, не было такого уж особенного ЧП. Смущала разве что дата – 17 октября. Средняя полоса. Поздновато плавать. Главная же пакость крылась в том, что обратно с коровами через реку перебрался н е к т о. Кто? И зачем ему это было надо? Пересечь границу в этом месте и без того не составляло большого труда. Визы были недороги, лазеек тьма. Да километров пять выше из одной деревни в другую через реку вброд ходили к родственникам на свадьбу. Речь шла всего лишь о человеке, а не напичканном товаром бройлере, не о грузовике с оружием. Зачем ему надо было лезть в холодную, осеннюю реку, да еще и вместе с коровами? И еще вопрос – как заманить животных на ту сторону? Или все произошло спонтанно? А здесь уже был какой-то особый секрет, попросту говоря – пакость.

- Пакость, - сказал Валентин Петрович и даже сплюнул.

Когда-то он пришел в это ведомство после школы милиции, застенчивым, легко краснеющим молодым парнем и, постепенно, закончив еще ряд школ, через ряд лет, поднялся в этот кабинет, на этот этаж. То есть, очень возвысился. Но когда у него тяжелело на душе, странные параллели приходили в голову, странные чувства томили душу… Черные птицы шумной тучей пролетали мимо его окна, это были те же птицы, которых он видел на пустых осенних полях, офицером отправляясь на войну в одну из южных стран. В шуме их крыльев ему слышалась у г р о з а.

- При-ро-да… - подумал Валентин Петрович и в самом этом слове тоже почувствовал угрозу.

Из пограничного городка привезли бывшую укротительницу. Старая женщина с пергаментной, иссушенной гримом кожей и бордовой помадой на узких губах тряслась и все не могла унять дрожь.

- Вы не волнуйтесь, - сказал ей Валентин Петрович. – Дело простое. Вы же работали с животными.

- С коровами я не работала, - еле выговорила несчастная женщина.

- Животные все равно животные, - примиряюще заметил Валентин Петрович. – И как ни крути, без Павлова в вашем деле не обойтись. Лампочка загорелась, собака залаяла.

- Я не работала с собаками, - сказала укротительница.

- А! Не все ли равно! Я не об этом! Неужели вы не понимаете, о чем я? – Валентин Петрович не удержался и повысил голос. Он мог быть и хам, и мужлан. Несчастная укротительница еще больше затряслась, но разъяренный Валентин Петрович уже не мог остановиться. – Напрягите, черт возьми, ваши мозги! Где у вас мозги? По-думайте! Что могло заставить коров переплыть реку?

- Я не работала с кровами, -тупо повторяла старая укротительница. – Я не работала с коровами…

Конечно, все ее тело сотрясалось от ужаса, от страха смерти, но ненависть к этому человеку, к этому хаму, напомнившему ей медведя, когда-то задравшего ее напарника, была так сильна, что когда он спросил про человека поздним вечером подсевшего в джип, она, прежде такая законопослушная, сказала:

- Не знаю… не видела… не знакома… не разглядела… не заметила…

Цыплаков брился два раза в день. Если он пропускал хоть раз, жесткая щетина покрывала его лицо мгновенно и обильно, и все тут же начинали говорить, что он опустился. А он не хотел, чтобы говорили, что он опустился. Его бы воля, вообще отпустил бы бороду до пояса. Как русский купец или еврейский раввин. Не хотите, не смотрите. И горлу тепло. Цыплаков бреется, уединяясь в ванной, единственное место, где он может хоть не надолго укрыться. И это еще один убедительный довод в пользу бритья. Но и там жена настигает его, обрушивая всевозможные неприятности. Петька, старший, подрался в школе, опять барахлит машина, одна машина на двоих, что она хочет – техника любит одни руки, отказал миксер, не отжимает стиральная машина, вроде хорошей фирмы, но не отжимает сволочь и все. Как будто Цыплаков ей отжим. Короче, она найдет! Гибни, гибни все живое!

Цыплакову нравится секретарша шефа. Цыплаков мужик простой и, когда думает о секретарше шефа, в голову приходят сравнения простые и даже пошлые. Ножки, как у газели, глазки, как алмазки. Не женщина, а сплошное рубаи. С другой стороны, разве Хаям пошляк? У ведь у него тоже что-то там про газель. Не пошляк, не пошляк Цыплаков. Цыплаков – возвышенный. Цыплакову нравится соседка по даче. Немного полновата, но миловидна, а главное – спокойна… Спокойна! Чудо-то какое – спокойная женщина! Короче, спокойна, как море в ясную погоду. Да и вообще… - думает Цыплаков, глядя в зеркало на вспененное пятно, из которого постепенно появляется не Афродита, а его собственное, грубо рубленное лицо, - да и вообще, - думает Цыплаков и стучит что-то болезненно и колко в его душе. – Не додали! Не додали! В мире так много прекрасных! И по телевизору, по вечерам, это же издевательство какое-то… Счастье жизни! И проходит мимо… Может, у меня кризис среднего возраста? – думает Цыплаков. – Ну, кризис, так кризис. Значит, кризис…

В дверь постучала жена:

-Ты скоро?

- Сейчас…- сказал Цыплаков и вздохнул.

Жена уже стояла на пороге ванной и мусолила сигарету.

- Ты знаешь, что у нас барахлит машина?

- Знаю, - отозвался Цыплаков.

- Откуда? – удивилась жена.

Цыплаков уже неделю на машине не ездил.

- Интуиция, - отозвался Цыплаков и скосил глаза –жена, как жена. Считалась интересной, кто-то считал красавицей. Глаза припухли, углы губ опущены, на ногах старые шлепанцы Цыплакова.

- Надо зайти в школу, Петька подрался.

- Знаю.

- Кто-то сказал?

- Из того же источника.

- Между прочим, стиральная машина не отжимает.

- Отжимает, но плохо. Плохо, но отжимает.

Жена помолчала, погасила сигарету в крошечную пепельницу-горшочек, которую принесла с собой, тоже скосила глаза – муж. Плечи округлились, грудь, как у бабы, живот, как у беременной бабы, а тудаже…

-Ты скоро?

- Скоро, - отозвался Цыплаков и подумал с отчаянием – ну, давай! Выкладывай! Вываливай! Что! Где! С кем! Гибни все живое!

- Горовой приезжает, -сказала жена.

- А, - расслабился Цыплаков.

- Где я его размещу? Там – дети, там – наша спальня. Гостиная для других целей. Я ее только в порядок привела. Он неряха.

- Откуда ты знаешь?

- Он у нас три дня жил. Везде разбрасывал свои носки.

- Так это когда ж было!

- На той квартире. Сразу после института.

- Вспомнила!