Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

В старших классах мы уже не играли в «ручеек» и только поглядывали друг на друга.

Но в мечтах своих я вовсе не был таким робким. Придумывать, вспоминая прошедший день, о чем мы будто бы разговаривали с Ларисой, было совсем не трудно. Еще легче было воображать, что мы с ней вместе путешествуем – ведь я был книгочей и книги всегда наполняли мою голову мечтами о дальних странствиях, о приключениях. Я мог целыми вечерами рисовать карты острова Благодарения, на котором очутился Робинзон Крузо, я знал на этом острове каждый уголок. Только вместо Робинзона жили в его хижине мы с Ларисой. А иногда это был совсем другой остров, куда мы попадали после крушения нашего корабля. Лариска становилась моей женой. Мы крутили с ней любовь где только могли. В хижине, на берегу, под шум прибоя, в скалистом гроте.

Конечно, лучше всего было воображать это по ночам, когда уже лежишь в постели. И все было так реально, что утром приходилось смывать следы этой реальности под душем. А днем, прибежав в школу, я не мог себя заставить поглядеть на Лариску: вдруг она догадается, что я там навоображал?

Может быть, из-за этих моих пылких ночных мечтаний наши дневные отношения так никуда и не продвигались. Все оставалось без перемен: робкая дневная влюбленность и бурные ночные мечты. «Весна по имени Лариса» и жена, которую я ласкал.

Я не знаю, может ли влюбленность подростка быть абсолютно чистой романтикой. Думаю, что нет. Мы были обыкновенными подростками и чувства, которые нас обуревали в нелегкую пору полового созревания, очень часто толкали на поступки, не только далекие от романтики, не только грубые, но иногда просто чудовищные.

Да, девочкам нередко приносили конфеты. Кто-то нес портфель своей избранницы, провожая ее домой. А кое-кто мог перед уроком физкультуры подкинуть в раздевалку дохлую мышь, чтобы потом под неумолчный визг девчонок героически вынести ее за хвост – но так, чтобы дохлятина раскачивалась на ходу перед самыми девчачьими носами!

Бывало и хуже. Много хуже.

Мы идем на урок биологии. Сначала – по длинному коридору первого этажа, потом – по лестнице на четвертый этаж. И коридор, и лестница готовы обрушиться от хохота. В центре нашей группы – Серега Белунин, это он заставляет всех так хохотать. В выходные Белунин побывал на ферме и сейчас с подробностями рассказывает, как там спаривают лошадей. Соль рассказа в том, что жеребцу перед спариванием подсыпали в еду возбудитель.

– Вы бы видели, как у коня… – говорит Серега, сопровождая свои слова выразительным жестом.

Стены вот-вот обрушатся.

А Сергей – белокурый, рослый, – только чуть улыбается. Оказывается, он припас для нас сюрпризик и неторопливо достает его из кармана. Это – бумажный кулечек, в котором лежат белые шарики.

– Вот… Я утащил. Если не верите, можете проверить. Кто хочет? Может, ты, Витек?

Витька Смирнов машет головой и руками. Грохот достигает невероятной силы.

– Эй, потише! Слушайте! А что если нашим бабам? Умерихе, например, и Кадушкиной…

Вот это была идея! Принадлежала она Димке Малатосу. Все на секунду замолчали, потом поднялся восторженный рев…

Коренастый, веселый Димка был греком. В Чирчике довольно много греков, в нашем классе учатся трое ребят – Димка Малатос, Вася Люмис и еще один Димка, Ходжидимитриадис. И девчонки есть. Они стройные, красивые, а парни – просто атлеты. Рядом с Димкой я всегда чувствовал себя таким щуплым и слабосильным. Он и двигался как медведь, вразвалочку, но пружинисто и не казался неуклюжим. Волосы у него были черные и удивительно густые, прямая челка доходила почти до бровей, тоже густых и черных.

Я часто удивлялся: почему греческие ребята все, как на подбор, такие здоровые и красивые? Вот как щедро одарила природа их нацию! Неужели же это потому, думал я, что в древней Греции так жестоко поступали со слабенькими новорожденными? Родится хилый ребенок или с каким-то там изъяном – его сбрасывают со скалы. Мы читали об этом, когда в пятом классе изучали историю древнего мира… Нехорошо, конечно, негуманно. Но ведь и в природе происходит отбор, только естественный.

Слышал я – об этом рассказывала соседка Дора – что греки появились в наших краях в пятидесятых годах, после того, как военная хунта устроила в Греции переворот и началась диктатура «черных полковников». Стали тогда в Греции преследовать демократов и уж, конечно, коммунистов, многим пришлось эмигрировать. Какая-то часть греков нашла приют в Средней Азии… У нас замечательная страна, – думал я с гордостью, когда узнал об этом. Даем приют преследуемым. Ведь и корейцы у нас осели.

Но в последнее время у меня начали возникать другие мысли, какие-то странные, тревожащие. Вот уже второй год, как греки стали сниматься с насиженных мест и уезжать обратно на родину. Уехала, например, наша Дора… Мои одноклассники, в том числе и Димка, тоже поговаривали об этом. Мне очень хотелось спросить: почему? Что их заставляет уезжать в капиталистическую страну? У нас так хорошо. Да они ведь и родились уже здесь, стали нашими, советскими…

Еще больше удивляло вот что: грекам разрешают уезжать. Они спокойно так собираются, ни от кого не скрывая, всем рассказывая. И люди не возмущаются, сочувствуют. Но почему-то если евреи хотят уехать, на них глядят со злобой. Друзья забывают о дружбе, знакомые перестают заходить, кто-то может обозвать предателями родины, сионистами… Мои родственники само слово «Израиль» только шопотом упоминали и уж если собирались уезжать, держали это в глубокой тайне. Вот совсем недавно уехал юркин дедушка Гавриэль, так об этом до самого дня отъезда только горсточка людей знала.

Я и сам считал, что уезжать – стыдно. Но ребята-греки нисколько не стыдятся… Почему?

Вопросов я, конечно, не задавал, стеснялся, но очень было жалко, что такие славные, веселые ребята могут покинуть наш класс.

Так вот, именно Димка Малатос, славный и веселый парень, взялся осуществить «эксперимент». Что он жесток и опасен нам и в голову не приходило.

У кого-то в портфеле нашлись карамельки с начинкой. Их передали Димке вместе с белыми шариками и Малатос отправился в туалет: заменять в конфетах начинку. А мы гурьбой ввалились в класс. Как раз и звонок прозвенел, но Маргарита Васильевна еще не появлялась. В классе, как обычно перед уроком, была шумная толчея, на нашу компанию никто и внимания не обратил… Вот, наконец, и Димка появился – как всегда неторопливо, вперевалочку. Он держал в руке бумажный кулечек и сам посасывал конфетку. Уселся на свое место в конце класса, неподалеку от Ирки Умеровой, брякнул портфель на парту и широко улыбнулся Ирке:

– Конфетку хошь? Бери!

Ирка Умерова… Не было мальчишки – и не только в нашем классе – который не провожал бы взглядом Ирку, когда она шла по школьному коридору. Были взгляды восхищенные, были просто голодные, раздевающие. Ирка это прекрасно знала. Она была хорошенькая, действительно хорошенькая, без вульгарности, фигурка у нее была замечательная, со всеми признаками женственности – и скрывать это Умериха не желала. Если бы не школьные правила, Ирка наверняка приходила бы на уроки в купальнике. Но и платье ее очень походило на купальник – короткое, обтягивающее аппетитный задик и детально обрисовывающее округлые, умопомрачительные грудки. Мы уже были знатоками, мы с жадностью разглядывали любые картинки с изображением голых женщин – будь то вырезки из «ихних» журналов, тайно ходившие по рукам или репродукции картин великих художников. Но таких грудок, как у Ирки, считали мы, никакому Рафаэлю не удалось изобразить.