Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Вот и с нами было примерно такое же.

– Помни: через пятьдесят минут, не раньше, – строго сказал дядя Авнер, сходя вслед за мамой с крыльца. Мама, обернувшись, кивнула мне, как бы подтверждая его слова, и тяжело вздохнула.

Затворив за ними дверь, я остановился. Ох, как мне не хотелось возвращаться в комнату! Как страшно было слышать стон… Да нет, не стон, а протяжную, жалобную мольбу:

– О-ой, не могу! Ой, Валэ-эрьик, не могу-у! Где ты? Развяжи-и!

Это стонет и причитает бабушка Абигай. Бледная, исхудавшая, сидит она в своей кровати. Хотя и облокотилась о подушки, поза напряженная, неестественная. Это потому, что бабушкины ноги, от самых ягодиц до пяток, прибинтованы к доске…

C коленями у бабушки Абигай неладно давно. Я столько раз слышал об этом, что как-то даже свыкся с бабушкиной болезнью, с тем, что ей трудно ходить, как с чем-то совершенно естественным. У всех стариков что-нибудь болит… Мама, конечно, волновалась, страдала, рвалась в Ташкент. А я… Услышу – жалко станет, а потом вылетает из головы.

Совсем невмоготу бабушке стало года через два после смерти деда Ханана. Она почти весь день проводила в кровати, положив поудобнее согнутые в коленках ноги. О последствиях такой неподвижности никто не догадывался. Через несколько месяцев коленки вообще перестали разгибаться. Ходить бабушка уже не могла совсем.

Тут дядя Авнер всполошился и кинулся к врачам…

Получилось так, что кроме дяди Авнера позаботиться о бабушке было некому. Три старших дочери давно отделились и поразъехались. Маруся жила в Бухаре, мама – в Чирчике. У Розы было пятеро приемных детей. С бабушкой Абигай осталась только младшая, двадцатилетняя Рена. А Рена, птица небесная, не то, что о матери, о себе-то не могла позаботиться. Авнеру нелегко приходилось, но он не жаловался. Авнер всегда помогал родителям, он был прекрасным сыном. И сестер очень любил. Может быть, их так сблизило трудное военное детство. Мне кажется, особенно он был привязан к моей маме. У него даже голос менялся, когда он с ней говорил. Уж как любил свою дочку дедушка Ханан, на какие лады не распевал бывало имя «Эстер», приходя к нам в гости! А все же дяде Авнеру удавалось произносить это имя с еще большей нежностью. Еще глубже, еще мягче.

А мама – и у нее ни с кем в семье не было, пожалуй, такой близости, как с братом. Мало сказать, что она любила Авнера, она им восхищалась. Его порядочностью и добротой, его способностями, энергией, успехами.

После армии Авнер закончил Институт народного хозяйства и довольно быстро стал крупным хозяйственником. К тому времени, когда бабушка заболела, Авнер заведовал мясной базой при Военторге. Должность ответственная и, как понимают все, кто жил в те годы в Советском Союзе, очень выгодная. В стране, где кусок хорошего свежего мяса достать не так-то просто, кто не захочет оказать услугу «мясному королю»?

Я слишком был юн, чтобы задумываться о том, пользуется ли дядя Авнер этими выгодами и возможностями. Слышал, конечно, что были у него злобные завистники – при такой должности как им не быть! Они, как могли, старались испортить дядину репутацию. Но мама всегда с гордостью повторяла: дядя Авнер – настоящий работяга! И не потому, что по многу часов высиживает в кабинете в пиджаке и при галстуке. Он предпочитал «мундир» – то есть комбинезон. Наденет его, отправится к своей «армии», к рабочим и солдатам, и вместе с ними то разгружает товар, то наводит порядок в холодильниках и на складах.

Словом, он вел себя не как «начальничек», а как настоящий, рачительный хозяин. И дела у него шли отлично.

Но дядя Авнер обладал не только этими достоинствами… У «мясного короля», была светлая поэтическая душа. Такая же, как у отца его, дедушки Ханана. Отец и пристрастил Авнера с детства к музыке и пению.

Есть у бухарских евреев старинный народный инструментально-вокальный жанр – шашмаком. Это цикл песен, в котором используются стихи различных поэтов, в том числе и прославленных, таких, как Омар Хайям, Низами. А музыка обычно народная. В цикле шесть частей. Потому он и шашмаком: «шаш» по-таджикски шесть, – «маком» – часть. Песни поют и свадебные, и, конечно, любовные. Исполняются они в сопровождении таджикских музыкальных инструментов, ударных и смычковых. При этом у песен своеобразная и сложная вокальная структура. Петь надо все выше и выше, доходя до очень высоких нот, а потом – плавно спускаться. Певцу, чтобы справиться с такой «дугой», необходим огромный голосовой диапазон.

Ко времени революции это замечательное искусство было почти забыто. Как ни удивительно, вспомнили о нем и стали возрождать в основном бухарские евреи. Мой дед Ханан был в их числе.

Дедушка Ханан был из породы тех прекрасных людей, которых обыватели называют чудаками и которых, к счастью, так много в еврейском народе. Он был добрым и щедрым настолько, что тому, кого пожалел, мог отдать последнее. За что ему, кстати, нередко доставалось от бабушки: ведь ей потом приходилось думать, чем накормить семью. До старости Ханан не терял способности увлекаться самыми неожиданными вещами – такими, например, как шашмаком. Он и сам пел прекрасно, и собирал редкостные записи шашмакома.

Словом, дядя Авнер получил от отца неплохое наследство, в котором, кроме высоких душевных качеств и понимания прекрасного, были и любовь к шашмакому, и коллекция старинных пластинок. Не мудрено, что старший сын дяди Авнера, Борис, стал музыкантом.

Но вернемся к болезни бабушки Абигай. Уж каким врачам показывал бабушку дядя Авнер, того я не знаю, но все-таки у него появилась надежда, что ее согнутые, будто окаменевшие колени можно разработать.

К нашему очередному приезду из Чирчика бабушку лечили вовсю: массажи, прогревания, лекарства. И среди прочего – та ужасная, похожая на средневековую пытку процедура, которую я в тот день увидел своими глазами.

Мы с мамой только вошли в ее дом, как в лица нам пахнуло жаром. Бабушка всегда боялась простудиться и следила за тем, чтобы в комнатах не было сквозняков. А сейчас духота была невыносимая! Особенно на кухне. Возле плиты стояла женщина в белом халате и, склонившись над кастрюлей, опускала в нее какую-то длинную полосу материи. Опускала – и вынимала, опускала – и вынимала. Из кастрюли, вместе с жаром, поднимался странный запах, будто горели десятки парафиновых свечей. Женщина в белом – медицинская сестра – готовила парафиновые повязки, чтобы прогревать бабушкины колени.