Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

В отличие от металлообработки, возня с деревом была интересной и осмысленной. Я, например, с наслаждением осваивал фрезерный станок. До сих пор вижу, как крутится зажатый с двух сторон брусок, а ты, поворачивая то одно, то другое колесико, впиваешься в дерево стамеской. То поверху, то поглубже… То прибавляешь, то уменьшаешь скорость… Вьется ленточкой стружка, брусок меняет свои очертания, приобретает ту форму, которую ты хочешь ему придать. И вот уже он превращается в набалдашник для трости с красивой резьбой или в пузатенький столбик балюстрады для лестничных перил… Да что бы ни делал, все равно получаешь огромное удовольствие! Творческое, со счастливым сознанием: ты становишься мастеровым человеком и на этом станке ой-ёй-ёй что можешь научиться вытачивать!

Увы, ничего похожего не происходило, когда мы начали работать с металлом. Честно говоря, мы так и не поняли, чему нас здесь учат и для чего.

«Учитель по железкам» – за глаза мы только так и называли Михаила Петровича, приземистого и молчаливого человека, – в начале урока давал задание. Голос у него был до того серьезный, даже торжественный, будто сейчас мы будем осуществлять проект, от которого зависит судьба человечества.

– Спилите этот угол под сорок пять градусов, а этот – под шестьдесят. Далее просверлите три отверстия, диаметром в один сантиметр каждое. Вот здесь, здесь и здесь, – он тыкал мелом в некое подобие чертежа, сделанного им на небольшой передвижной доске.

То ли мел был плохой, то ли доска, только чертежа этого почти не было видно. И когда учитель поворачивался к доске, нам казалось, что тычет он не по ней, а сквозь нее…

– Всем понятно? – вопрошал «учитель по железкам». Брови его сходились, лицо напрягалось. Ну, прямо ракету межпланетную начнем сейчас строить. А чего там было понимать?

Дав задание, «учитель по железкам» исчезал и появлялся в мастерской на считанные минуты. Никакого желания наблюдать, как мы осуществляем «проект», у него, очевидно, не было. А мы оставались одни и начинали спиливать, спиливать, спиливать, обрубать… Работали мы вручную, на тисках, обрабатывая напильником или зубилом то куски небольших труб, то какие-то болванки, то металлические пластины. Зачем – «учитель по железкам» не сообщал. Какие-то станки в мастерской стояли, но подпускали нас только к сверлильному да и то под присмотром.

В жизни своей не встречал я человека, более равнодушного к детям, чем этот учитель. Когда Сергею Белунину упала на ногу тяжелая болванка, на его крик (а заорал Сергей благим матом) прибежал Михаил Петрович. И пока Сергей, скорчившись, сдирал ботинок, Михаил Петрович поднял железяку и внимательно ее осмотрел, будто это она пострадала при столкновении с белунинской ногой.

– Мало срезал, угол не тот… Я же объяснял, сорок пять градусов надо!

В мастерской двумя рядами стояли длинные столы с натянутой посередине разделительной сеткой, чтобы работать можно было по обеим сторонам стола. На каждом рабочем месте стояли тиски. В тот день в тисках были зажаты довольно толстые – сантиметра в три-четыре – прямоугольные пластины. Задание мы получили такое: сверху и снизу сделать что-то вроде пирамидки, правый и левый края закруглить, а в середине просверлить две дыры. Для чего нужна такая штуковина, до сих пор не знаю, хотя вид ее запомнил на всю жизнь. Закрою глаза и вижу. Почему – об этом сейчас и пойдет речь.

Я обрабатывал верхний угол. Торопился, пилил изо всех сил: ребята покрепче, вроде Белунина, уже и нижний угол выпилили, вот-вот начнут закруглять края. Тут громко хлопнула дверь, и в мастерскую вошел нежданный гость – директор школы Борис Александрович.

– Ну, орлы, как трудовые успехи? – спросил он своим особенным «директорским» голосом.

В отличие от Антона Павловича Чехова, который полагал, что в человеке все должно быть прекрасно, наш Борис Александрович считал, что в человеке, если он директор, все должно быть начальственно, строго и жестко. До того, как прийти в школу, Борис Александрович чему-то там обучал солдат и привык муштровать. К тому же он преподавал у нас обществоведение, значит, как он думал, являлся глашатаем советской идеологии в школе. Словом, должен иметь высокий авторитет.

Совсем недавно авторитет нашего директора был подорван, грубо и зримо. Об этом свидетельствовал большой багрово-синий фингал под его левым глазом. Сделали это – проще говоря, набили директору морду – десятиклассники и их друзья.

Дня три тому назад поздним вечером к школе подъехала компания на мотоциклах. Ребята думали, что школа уже пуста и решили покататься на просторном дворе. Мотоциклы кружили по двору, рыча и газуя, парни орали и хохотали. И тут во двор вышел директор…

Как он себя повел, в каких выражениях попросил ребят немедленно убираться, можно не объяснять. Десятиклассники оскорбились. К тому же они давно мечтали рассчитаться с директором за все обиды. Сколько ребят участвовало в расплате, я точно не знаю, но двое десятиклассников врезали директору первыми. Их исключили из школы на другой же день.

Исключить-то исключили, но вся школа с восторгом обсуждала, как здорово проучили директора и с восторгом взирала на фингал. Мы злорадно замечали, что наш высокий руководитель стал чуток повежливее, пообходительнее, говоря современным языком, старается быть демократичнее.

И вот теперь он шагнул в мастерскую, изображая на лице приветливую улыбку, которая выглядела совершенно неестественно в сочетании с фингалом и командирским голосом. Вслед за директором в мастерскую торопливо вбежал «учитель по железкам».

– Ну-с, что мы тут пилим? – спросил Б. А. Он остановился возле Вовки Ефимчука и стал вглядываться в деталь. Она торчала в тисках, выпирая углами во все стороны (Вовка еще не закруглил боков).

– Это что же такое? – шутливо воскликнул Б. А., продолжая играть в демократа. – Вот тебе и на! Ты какую звезду выпиливаешь? Израильскую, что ли? – тут директор хохотнул и оглядел всех нас, как бы приглашая повеселиться вместе. «Учитель по железкам» присоединился к нему, хотя смеялся Б. А. над его же заданием.

Когда Б. А. вошел, визг напильников стал еще сильнее. Класс показывал директору свое трудолюбие. Но, услышав шутку, многие повернулись в сторону Ефимчука. Тот вытащил из тисков уродливую пластину, и директор теперь вертел ее в руках, со смехом повторяя:

– Ну, прямо израильская звезда!

А у меня что-то оборвалось внутри.

Когда бы ни произносилось слово «Израиль», – по телевидению, по радио, в газетах, на митингах и собраниях, это звучало либо злобно, либо с насмешкой. Совсем не так, как произносились названия других стран – скажем, Венгрия, Югославия, Египет… То были страны, а Израиль… Израиль был символом всего плохого. Израиль был захватчиком, агрессором, подстрекателем. Что явствовало уже из самого названия!