Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Если в какой-то стране происходило что-то нежелательное, если она занимала, с точки зрения советского руководства, неправильную позицию или даже совершала преступления, – винили в этом не всю страну, а тех, кто ее возглавлял. В Чили, в ЮАР – там злодействовала верхушка, а народ был жертвой, народ был ни в чем не повинен. Но не в Израиле! В Израиле народа не существовало. Он тоже был «израиль». Вся страна целиком проповедовала экстремизм, насилие, мечтала завоевать мир.

Словом, там жили евреи. И они – все поголовно, – были отвратительны. К тому же и смешны.

Вот это и было самое обидное.

Шум напильников смолк. Класс хохотал. Над чем, почему – не знаю. Но смеялись все.

А я продолжал пилить.

Вжик-в-вжик… Надавливая на напильник всем телом, я склонился над тисками. Я не хотел смотреть на директора: мне казалось, что он смеется и надо мной. Ведь и я – еврей. Единственый еврей в этом классе! Знает же он это! Так как же он… Я ни на кого не хотел смотреть, потому что ребята теперь тоже смеялись. Знали, что я еврей, что я здесь и смеялись… Забыли?.. Нарочно?.. Смотрит кто-нибудь на меня?

– Вы что же это, израильскую армию бляхами снабжаете? – веселился директор, обращаясь теперь уже к «учителю по железкам». Он был уверен, что выбрав для острот эту популярную тему, получит одобрение. И он его получил.

Никто не работал, кроме меня. Я наклонился над тисками еще ниже. Я задыхался от боли, от унижения, от гнева.

Класс хохотал и в звуки хохота вплетался пронзительный скрежет моего напильника, скрежет металла о металл.

– Амун! Не стыдно вам, Амун?

Слова эти обращены к моему отцу. Амун – а не Амнун – так звучит его имя в устах тети Марии, Марии Мушеевой. Среднее «н» она проглатывает. Сейчас это было особенно заметно: имя отца тетя Мария просто выкрикнула. Как всегда, в минуты гнева или печали, она раскинула руки, приподняла их ладонями вверх, голову склонила к плечу.

Только что за ее собственным столом, за обедом, на который приглашена семья Юабовых, этот самый Амун обидел ее лучшую подругу. То есть свою жену Эстер. И если бы в первый раз!

Сегодня Мария подала особенно вкусный сырканиз – это что-то вроде плова, только с горохом. Отец, потянувшись к лангари, большому блюду, из которого мы все ели, сказал:

– Шикарно готовите, Мария! Мою бы (кивок в сторону мамы) поучили, что ли.

Тут Мария и вспыхнула.

– Амун, это же… У Эстер разве хуже, а? Будто мы у вас не обедали!

– Наверно, Амнун сырканиз готовил! – смеется, стараясь превратить разговор в шутку, дядя Юра, муж тети Марии. – Амнун, это ты дома хозяйничаешь, а? Эся, признавайтесь!

И отец, и мать – оба молчат. Мама, конечно, могла бы ответить шуткой на шутку. Но слишком много накопилось таких обид! Теперь – вот уже несколько лет – мама их не спускает. Если это происходит дома, она отвечает отцу, порой достаточно резко. Дома, но не в гостях! Восточная сдержанность в маме осталась навсегда.

А отец, он просто не умеет так быстро переключаться. Он молчит, скосив губы – как обычно, когда злится, когда растерян. Странный человек! Ведь знает, что не найдет у Мушеевых поддержки. За маму они непременно заступятся. Ни тетя Мария, ни дядя Юра не терпят отцовой грубости. Но нарывался снова и снова. Хамство по отношению к маме настолько вошло у него в привычку, что и на людях не может удержаться. В какой момент и почему нападет он на маму, предугадать невозможно. Как это сделает – тоже. Словом, в обществе отца мама была в напряжении. Даже в гостях.

Мушеевы – старые друзья нашей семьи. Началась дружба лет шесть назад. Однажды, в начале сентября, вернувшись из школы, я застал дома черноволосого мальчишечку помладше меня.

– Знакомьтесь, – сказал отец. – Это Эдик, сын наших новых соседей. Давай-ка помоги ему. Он в первый класс поступил.

Помогать первокласснику мне было лестно – сам я уже перешел в третий. Эдик уселся за мой письменный стол, открыл букварь. На странице под ярким рисунком крупными буквами написаны были слова, разбитые на слоги: «ДА-ША, ПОШ-ЛИ ДО-МОЙ». Я почему-то обрадовался и даже заволновался: знакомая страница! Ведь и я когда-то сидел за этим же столом и читал по складам про Дашу. Я откашлялся и сказал:

– Ну, давай…

Знакомство быстро перешло в дружбу и у нас с Эдиком (он был старшим из трех мушеевских сыновей), и у наших родителей. Впрочем, настоящая дружба в подлинном смысле этого слова, настоящая близость возникла у женщин.

На первый взгляд это могло бы показаться странным: уж очень они были разные, моя мама и тетя Мария. И по судьбам, и по характерам. Мама – молчаливая, замкнутая, пожалуй даже недоверчивая. Она и не умела и не хотела рассказывать людям о своих горестях. Ни о том, как сложилась ее жизнь в замужестве. Ни о том, что и материально мы живем совсем не легко. Тетя Мария – разговорчивая, открытая, душевная. И уж если кого-то принимала она в свою щедрую, добрую душу, то принимала целиком. Не для развлечения, как дружат (или думают, что дружат) некоторые, а чтобы помогать, брать на себя часть горестей и бед.

В семье Мушеевых царил мир, я не слышал, чтобы муж и жена когда-нибудь ссорились, обижались друг на друга. Юрий был добр и щедр, да и жила эта семья в таком достатке, какой не снился ни моей бедной маме, ни нам, детям.

Смешно, но, может быть, одной из причин, сблизивших тетю Марию и маму, стал именно этот достаток, вернее, способ, каким он достигался. Только не подумайте, что мама искала богатых подруг – нет, речь вовсе не о том!

Способ, которым Юрий Мушеев добился благосостояния, был вполне советский. Он работал в торговой сети, что само по себе сулило большие прибыли и возможности. Особенно – в том производстве, к которому имел отношение дядя Юра: кондитерские изделия. Всякие там продукты, из которых они изготовляются – сахар, масло, мука и прочее и прочее, – это и были те «возможности», которыми дядя Юра пользовался достаточно широко, чтобы наладить свой собственный, подпольный, но очень прибыльный бизнес.

Почему я назвал этот способ советским? Да потому, что в Советском Союзе (по крайней мере, в нашей республике) воровали практически все, кто имел доступ к материальным ценностям. Ну, скажем так: за редким исключением. И это вовсе не значит, что сотни тысяч людей, которые так делали, были порочными людьми, имели врожденную склонность к воровству и преступлениям против общества. Или наоборот: что их толкала на это только бедность, только желание жить получше. Нет, мне думается, были и другие стремления, на мой взгляд достаточно мощные.