Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

У бухарских евреев такого фанатизма, к счастью, не было. Музыке учили детей многие, но музыкантами, как Борька, становились те, кто к этому стремился. Однако и в нашем мирке хватало своих пристрастий и, наоборот, предубеждений. Я не осуждаю – многие из них были горькими плодами многовековой борьбы за выживание. Но…

Когда я, к примеру, сказал маме, что вот Колька и Сашка поступают в танковое, так, может, и мне попробовать – она только руками всплеснула. Я не удивился, я знал, что мама будет против. Во всех знакомых мне еврейских семьях думали так же: профессия военного – не для евреев, она опасна. Уедет ребенок куда-нибудь далеко от дома и вообще… Не та среда. В армии был ужасный антисемитизм. Люди рассказывали друг другу о еврейских парнях, убитых кем-то в своей же части. Начальство покрывало этих убийц-антисемитов. Родным сообщали: произошел несчастный случай, ваш сын чистил ружье – и вот… В Самарканде у кого-то из наших родных жили друзья, чей сын вот так и погиб. Служил он в стройбате где-то в России, попал на лесозаготовки – и парень, рядом с ним рубивший дерево, убил его обухом топора. Родителям сообщили: несчастный случай… Никто у нас не верил в такие случайности.

В еврейских семьях считали: если хочешь учиться, выбирай себе профессию солидную, престижную и непременно денежную. Становись инженером, врачом, юристом. Об интересах сына или дочки мало кто всерьез думал, важна должность. А что за должность, к примеру, преподаватель литературы? Сколько этот преподаватель заработает? Гораздо лучше пойти в торговлю! Пристроишься в магазине, на складе – и всегда, как у нас говаривали, будет у тебя «свежая копейка».

Мама к этой «свежей копейке» относилась, вероятно, так же, как все в ее кругу. Уж больно сама намаялась от постоянного, унизительного безденежья. Но она прекрасно понимала, что я-то ни для магазина, ни для склада, ни для каких подобных дел не гожусь. Не тот у меня характер. Подталкивать меня к такому выбору она, уж конечно, не стала бы. Как раз наоборот, ей очень хотелось, чтобы я учился, чтобы смог зарабатывать на жизнь, так сказать, не руками, а головой. «Я не смогла, – говорила она, – возможности не было. Но вы с Эммкой… Поверьте, пахать по двенадцать часов за швейным станком, это…»

Поверьте… А то мы не видели, как мама тяжко работает!

Ну, хорошо, учиться, конечно, надо и, к тому же, хочется. Пока не совсем ясно, чему, но это полбеды. А беда вот какая: поди-ка поступи!

Распевали у нас в те времена запретную, ядовитую и очень популярную песенку: «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей и даже в области балета мы впереди планеты всей!» Считалось, что в области образования мы тоже «впереди планеты всей»: ведь в Советском Союзе и начальное, и среднее, и высшее образование, то есть и в школах, и в институтах было бесплатным. В школе так и было, без обмана. А дальше начинался обман.

Институтов не хватало, поступающих было вдвое, втрое, а то и в десять раз больше, чем мест. Поток рвущихся учиться натыкался на гранитную стену с узкой щелью. Из тех, кто рассчитывал только на свои знания и способности, пробивались сквозь неё лишь процентов десять-пятнадцать. Но и среди этих счастливчиков большая часть мест доставалась либо медалистам, либо спортсменам – каждому институту хотелось прославиться своими футболистами или там баскетболистами. Остальные места оставляли для тех, у кого были знакомства, протекция. Или возможность заплатить.

«Дать на лапу» – так это называлось. «На лапу» охотно брали почти все преподаватели. Директора, деканы и прочее начальство просто обогащались благодаря ежегодным конкурсам. Цена за фамилию сына или дочки в списке поступивших была немалая: от десяти до двадцати тысяч рублей. Это – в наших краях. В таких республиках, как Грузия или Армения, платили, говорят, много больше. Что в наши времена обозначала сумма в десять-двенадцать тысяч? Столько стоила машина «Жигули». В переводе на бюджет нашей семьи – четыре-пять лет маминой работы на фабрике. Кое-кто расплачивался «Волгами». Самая шикарная советская машина «Волга» стоила около двадцати тысяч.

Об этой цене я услышал от Женьки Сучкова, который сравнительно недавно поселился в нашем доме. Женька хотел стать врачом и надеялся поступить в медицинский институт в Ташкенте. На вечерний факультет. На дневной пробиться он и не мечтал: конкурс там бывал больше двадцати человек на место. «Было бы у нас тысяч двадцать пять, – тогда другое дело… Купили бы «Волгу» – и вперед! На дневной только на «Волгах» въезжают», – злобно говорил Женька. Папа-Сучков был военным, но ни двадцати пяти тысяч, ни даже десяти у него не было. Женька поступал в медицинский без блата и без взяток два года подряд. Так и не поступил. Но парень он был упорный: уехал в старинный русский город Тверь и там, наконец, пробился на вечерний факультет. То ли сам, то ли все же с чьей-то помощью.

О том, что в институты поступают за плату, знали все. И все возмущались, конечно. Но протестовать, бороться с этим наглым взяточничеством никому и в голову не приходило! Коррупция была повсюду, она разъедала государство, как ржавчина. Люди привыкли. И это, пожалуй, было самое страшное.

Да, одну «мелочь» я упустил. Если ты по какой-то причине не был комсомольцем (не знающим объясняю: членом Союза коммунистической молодежи), тебе в институт нечего было и соваться. Не примут, не называя причин.

Так на что же мог рассчитывать я?

Мои родители начали думать и беспокоиться об этом гораздо раньше, чем я, и совсем по-другому, чем я. Вопрос о взятках не обсуждался, денег на взятки не было. Обсуждалось другое: кто может помочь, где и какие есть знакомства. И сколько ни говорили, этим «кто» всегда оказывался один и тот же человек: дядя Миша, папин брат.

Дядя Миша был «большой человек», именно тот, который требовался в этом случае: он преподавал физику в Ташкентском педагогическом институте. К тому же не раз бывал членом институтской приемной комиссии. Что может быть лучше и надежнее? Члены комиссии имели огромные возможности: просить других преподавателей, чтобы не ставили двойки их протеже, протаскивать этих протеже, даже нахватавших троек, в список зачисленных.

Думаю, что мои родители уже давно, не обсуждая этого со мной, рассчитывали на Мишину помощь. Когда я перешел в десятый, разговоры стали общими, открытыми. Сказать по правде, я был даже рад, что выбор сделали за меня. Колебался, мучился – и вот, наконец, все ясно, другого пути просто нет! К тому же я любил естественные науки, хотя и не был отличником. Вот возьму и стану преподавателем физики! Ведь хотел же стать учителем истории!

Преподавать, быть наставником – мне стало казаться, что это замечательно! Тоже, конечно, по-детски. Я с удовольствием вспоминал, как в третьем классе, сделавшись пионером, был вожатым у октябрят, учил их каким-то правилам и песенкам, а они с почтением на меня взирали. Я начал с особым интересом (как будущий коллега) присматриваться к нашей учительнице по физике, Изольде Захаровне. Кстати, Изольда Захаровна вполне была достойна пристального взгляда. Молодая, очень красивая и стройная блондинка с такой улыбкой, что… Ну, просто сердце иногда замирало, любое замечание примешь с восторгом! А замечаний хватало: Изольда, хоть и улыбалась обольстительно, была строга и требовательна. «Юабов, вы сегодня невнимательно читали материал»… Еще хорошо, что так! А то скажет кому-нибудь: «Вы несерьезно относитесь к физике». Обидно, правда? Но – на «вы». Изольда Захаровна была единственным в школе преподавателем, который к нам обращался на «вы».