Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

– Ну что-ж, Серега с Троицкого, расплачивайся! – по-прежнему дружелюбно сказал Вовка.

– Иди ты… – Начал было парень в фуражке. Но… К нему молчаливо шагнул дядя Семен. И Серега, швырнув на стол пару монет, махнул рукой друзьям:

– Пошли отсюда!

По дороге домой мы весело обсуждали случившееся. Молчал только Вовка Опарин, хмуро прикладывая снег к распухшей щеке.

Вовка Опарин был сыном офицера, брат его учился в танковом училище. В таких семьях незаслуженных обид просто так не прощают. Но вот каким будет возмездие?

Это мы узнали через несколько дней. Кто-то из нашего класса услышал о том, что случилось от своего дружка, который учился в школе на Троицком, кое-что, в дополнение, удалось нам вытянуть из Вовки.

Тактика была продумана до мелочей. Сначала на Троицкий отправился то ли Вовкин брат-курсант, то ли кто-то из его друзей. Найдена была средняя школа, осмотрен «угол», где обычно собираются школьные курильщики. В намеченный день туда отправились Вовка с братом и парочкой дюжих курсантов – его сокурсников. Дождались большой перемены, дождались, пока выйдет Серега со своими длинноволосыми приятелями. Подошли (без Вовки пока), попросили закурить, поболтали. Тут и появился Опарин-младший.

– Узнаешь?

Соблюдая правила чести, большого побоища не устраивали: морду набили только одному Сергею. Судя по всему, сделал это сам Вовка, остальные ограничились ролью жюри. Правда, такого авторитетного, что ни один из друзей парня в фуражке даже не шелохнулся.

Слышали мы и о том, что Серега-Большой Козырек громко и прилюдно извинялся перед Вовкой Опариным. Это было обязательной частью операции «возмездие».

В нашем районе парень этот больше не появлялся.

Я проснулся от легкого прикосновения. Это только что вставший дед осторожно прикрыл меня одеялом под подбородок. Только он мог с такой легкостью поправить на мне это тяжелое ватное одеяло. Ах, как было под ним тепло и уютно в предрассветной прохладе зимнего утра! Особенно на том краю постели, в том местечке, которое еще сохраняло дедушкино тепло.

Спать в одной кровати с дедом очень даже неплохо, особенно зимой. Залезешь в постель, а она холодная, даже отсыревшая какая-то. Дрожа, свернешься калачиком, прикрыв глаза, стараешься согреться и думаешь: «Поскорее бы уж он, чего копается!» Но вот кровать вздрагивает – ага, дед уселся… Кровать начинает раскачиваться… Улегся, наконец! И с этой секунды на меня волна за волной накатывает благодатное тепло. Ну точно так же, как от хорошо протопленной печки, если возле нее улечься! С одной только разницей: печка остывает, а дедушка – никогда! Тело твое впитывает это тепло, расслабляется, становится таким мягким, легким… До чего хорошо!

Почему же это во мне такое тепло не скапливается, удивлялся я. И еще меня поражало, что дед засыпал, едва коснувшись подушки. Сразу, будто кто-то его выключил… Я пытался закрыть глаза и тоже «выключиться» но у меня не получалось. Наверно, думал я, дед очень уж устает, особенно зимой, когда он с раннего утра до вечера сидит в своей холодной, нетопленной сапожной будке…

Так размышлял я, начиная постепенно задремывать, блаженно плавая в облаке жара, источаемого дедом… Хорошо! А если дед Ёсхаим, к тому же, еще и не захрапит – значит, ночь будет совсем удачной. Эта ночь была именно такой. А, может быть, я спал так крепко, что не слышал дедушкиного храпа. Теперь, заботливо укрыв меня, дед уселся на краю постели и приступил к своим утренним процедурам, которые правильнее было бы назвать ритуалами.

Начинались они с неторопливого, сладостного, звучного почесывания – такого же, как и вечером, перед сном. Потом наступала очередь зевания – тоже долгого и сладостного. Рот деда растягивался овалом, обнажая два ряда белых зубов, бородка опускалась и начинала подергиваться, как бы сообщая всем остальным частям тела, что наступило утро и скоро им придется двигаться. Зажмурив глаза, сведя вместе густые брови, чуть поводя шеей, дед склонял голову и издавал долгий-долгий, но тихий, почти неслышный, похожий на отдаленный стон звук. Зевнув, он закрывал рот. Но ненадолго! Следующей частью ритуала было зеванье, сопровождаемое разглаживаньем лица. Рот снова превращался в длинный овал, одновременно ладони охватывали лоб и, медленно растирая щеки, опускались вниз… Мне каждый раз казалось, что при этом происходит маленькое чудо: брови деда распрямляются и становятся гуще, глаза широко раскрываются и блестят, как молодые, даже морщины не так заметны, вот-вот совсем исчезнут!

Последний ритуал посвящался бороде. Обхватив ее, дед Ёсхаим медленно и все еще продолжая зевать потягивал свою бородку книзу. Может быть, он с нею таким образом здоровался, может быть, просто придавал ей нужную форму – не знаю.

Покончив с бородой, дед начинал одеваться. Меня этот ритуал занимал и веселил ничуть не меньше предыдущих, особенно в холодное время, когда, наблюдая за ним, я думал: «понятно, почему дед горячий, как печка!»

Прошаркав к окну, где стояли два стула, дед садился на один из них. На другом лежала одежда – целая груда. С видом серьезным и сосредоточенным, дед протягивал руку и брал со стула ватные штаны. Натянув их на голубоватые кальсоны, дед с таким же глубоким вниманием надевал на майку с длинным рукавом теплую и плотную рубаху. Тут он поднимался со стула и, втягивая живот, тщательно заправлял майку и рубаху в штаны. После этого, крепко затянув ватные штаны на поясе специальной веревочкой, натягивал еще и брюки. Разумеется, большего размера чем те, которые он носил в теплую погоду. Во всех этих одежках дед должен бы походить на кочан капусты. Но нет, не похож! Хоть и поплотнев, он все же выглядит ладным и вполне благообразным.

Все с тем же строгим и серьезным видом, ни на секунду не отвлекаясь, дед снова усаживался на стул и закидывал ногу на ногу. Носки? О нет! Дедушка всегда носил сапоги. Поэтому со стула доставалась портянка. Медленно и торжественно, ви-ток за витком, дед плотно обматывал ею ступню… Пятку… Щи-колотку… Последний виток – и перед дедом торчит аккуратный белый кокон. Не так-то легко засунуть его в сапог. Шея у деда напрягается, лицо краснеет… Я тоже невольно напрягаюсь вместе с ним… Хоп! Сапог натянут. Теперь – вторая нога…

Все. Дедушка готов.

Перед тем, как уйти на работу, дед обычно заходил в кладовку за материалом и всяким там инструментом – в уличной сапожной будке хранить его было небезопасно. Я только со-брался подремать еще немного, как услышал, что снова скрипнула входная дверь: дед почему-то вернулся в дом. И тут же, еще пронзительнее, чем дверь, заскрипел голос бабушки Лизы: