Александр Бизяк - Клубника под хреном

–Бляха-муха, я в улёте! – Истошным голосом кричит Икар Печенкин. С повисшими на босых ногах монтёрскими «когтями» и широко раскинув руки.

С какого-то участка, как по заказу, из транзистора раздается песня: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает»…

На крик Печенкина прибегают мужики из Мележей.

Пролетев над нашим участком, Лёха плашмя приземляется на соседские клубничные посадки. Под животом Печёнкина расползается красное клубничное пятно.

Лёха поднимает голову и стонет:

– Пить… Дайте пить…

Мужики подносят земляку бутылку красного.

Лёха жадно припадает к горлышку.

Я напомнил Лёхе старую загадку: «С когтями, но не птица. Летит и матерится». В ответ Печенкин нецензурно обложил меня. И, по-своему, был прав…

Как-то я спросил Печенкина: чем объяснить, что в Мележах мужики глушат исключительно «Плодовыгодное» ? И получил ответ: потому что в Мележи уже пять лет, как не завозят водку.

Авдюха, ВГИК, «шпагат»

Сидим как-то на террасе флигеля, чаи гоняем. К калитке подкатывает огромнейшая фура. Как она смогла протиснуться вдоль узкой улочки, разделяющей участки, при этом не свалив ни одного забора, уму непостижимо!

Из кабины вылезает Лёха, тащит за собой девицу.

– Вот, на смотрины из Киржача привез племяшку. Авдюха, поздоровайся с деканом. Командир, возьми ее во ВГИК! Артисткой хочет стать. Куплеты Пушкина чешет наизусть, поёт, как Зыкина, на «шпагате» фокусы показывает. А ну, покажь, Авдюха! – Требует Печенкин.

– Да ты чё, дядёк, совсем с катушек съехал? – Упирается Авдюха. – При всех садиться на шпагат?!

– Говорю, покажь! – Командует Печенкин.

– Тогда пусть отвернутся. Я стесняюсь.

Я остановил Авдюху:

– Авдотья, никаких шпагатов! Садитесь с нами чай пить и расскажите о себе.

– Пусть дядя Леша сам расскажет.

– Коза упрямая! – Злится Лёха.– Командир, плесни маленько.

Махнув стакан, Печенкин приступает к рассказу о племяннице.

– Авдюха – сирота. Живет у тетки в Киржаче. В прошлом годе закончила культпросветку. Вот, решил ее во ВГИК пристроить, пусть дальше учится. В сентябре её во ВГИК свезу.

Но во ВГИК Авдюху Лёха так и не привез.

– Понимаешь, – объяснил потом Печенкин. – Тётка выскочила замуж за барыгу…

– За барыгу?

– Ну, за бизнесмена. – Он в Москву её забрал и Авдюху с собою прихватил. Поступать во ВГИК девка расхотела. Пошла работать в цирк: на шпагате фокусы показывать. На кой ей хрен кино?!

Филипп

Увлекшись Лёхой, я допустил бестактность, не вспомнив о Филиппе. А ведь Филипп достоин отдельного рассказа.

Наш беспородный «дворянин» был храбрым малым. Но вот кого панически боялся – так это коммунистов. Филипп не отличался дисциплиной и допускал собачьи вольности. Все попытки призвать его к порядку были тщетными. И я пошел на крайность. Мне, как члену партии и одновременно декану, принудительно оформили подписку журнала «Коммунист».

Естественно, журнал я этот не читал, а стопкой складывал на антресолях. Вот он-то, этот «Коммунист», меня и спас. Как только пёс наглел, я скручивал «Коммуниста» в трубку и, точно палкой, начинал лупить Филиппа по загривку. И кричал при этом: «Коммунист»! Филипп мгновенно затихал и заползал под стол. Этот метод я и на даче применил.

«Коммунист! Коммунист»! – Разносилось по участкам. Истошный вой Филиппа мгновенно обрывался.

– Алик, не трепи всуе слово «коммунист»! – Ругал меня Иосифян. -

Учти, ты навлекаешь на себя большие неприятности! Говорю тебе, как друг и твой сосед…

Доброе слово не только кошке, но и псу приятно. Филипп запомнил, как Иосифян встал на его защиту. И отблагодарил его.

В жаркий полдень, прихватив с собой Филиппа, мы с двоюродными братьями, которые строили для нас «Сказку», приезжаем на Шерну купаться. На берегу лежит Иосифян и, прикрыв лицо своим знаменитым соломенным «сомбреро», сладко дремлет.

И тут мы видим, как из кустов появляется змея и ползет к профессору. Мы от страха деревенеем.

Филипп, сорвавшись с места, бесстрашно бросается к змее.

На пляже – паника. Купальщики, сверкая пятками, бегут к реке, ныряют в воду.

Змея шипит и задирает голову. Филипп клыками вонзается в змею и треплет, точно курицу.

Мы, испытывая ужас не столько за судьбу Иосифяна, сколько за судьбу Филиппа, не смеем шелохнуться.

С лица спящего Иосифяна слетает шляпа. Перед его глазами – страшные змеиные глазницы. Филька оттаскивает змею в кусты и там с ней расправляется…

P.S. Дальнейшие события, связанные с Дачей, находятся в процессе написания.

Рассказ НИКОЛАЯ КУЗЬМИЧА БОДЯГИНА (Конец шестидесятых)

(Интернат для инвалидов Великой Отечественной Войны. Жиздринский район Калужской области)

От нашего комбата поступил приказ: взять безымянную высотку посреди степи. На кой хрен она ему сдалась, эта высотка? Торчит, как чирь на жопе. Ну и пусть себе торчит. Но приказ начальства обсуждать не велено. Пошли на штурм. Ну, оседлали мы эту высотку. Мне мизинец сковырнуло на ноге. Отвезли меня в санбат. Лежу на койке, вся ступня в кровище, стону и матюгаюсь. Тут заявляется комбат:

– Ну что, Бодягин, жив?

– Пока не помер, – говорю, – вот только без мизинца на ноге.

– И без мизинца проживешь. Невелика потеря. Ты женатый?

– Женатый. Только на кой теперь я сдался своей крякве – селезень подранок без мизинца?

– Женатый ты, Бодягин, а дурак! – сказал комбат. – Зачем ей твой мизинец на ноге? Ей твой другой мизинец нужен.

– Обижаете, товарищ капитан. Другой мизинец у меня поболе черенка сапёрки!

– Вот и береги его, Бодягин. – Комбат достал пачку «Беломора». – Победим, домой вернешься, пригодится. Куришь?

– Ежели угощают, то курю.

Затянулись.

– Товарищ капитан, у меня вопрос к вам. Разрешите?

– Задавай.

– На кой сдалась нам эта чёртова высотка?

– Да не на кой! – Признался капитан. – Из дивизии пришел приказ. Ну и полезли. Наших восьмерых поубивало. А потом опять приказ: «Слезайте, хлопцы. Операцию отставить!». Ну, мы с неё опять сползать. Семерых еще скосило.

– А пятнадцати зазря погибших вам не жалко?

– Жалко у осы в заднице. Не тужи, Бодягин. Россия без них не обеднеет. Бабы снова нарожают.

От этих слов меня перекосило.

– Комбат, ты рассуждаешь, как фашист.

У капитана побелели скулы, глаза налились кровью.

– Да как ты смеешь, гнида?! Да я в штрафбат тебя сошлю! – Он вскочил со стула и со всего размаха запустил его в меня. Вдобавок к искалеченному пальцу на ноге я лишился трех зубов.

…Спустя неделю я был уже в шрафбате, и в первой же атаке немецкая граната мне вдребезги разворотила ногу. Левую, ту самую, с мизинцем. А вслед за ней и правую. В результате остался без обеих ног.