Генрих и Ксения Корн - 12 месяцев. Необычные эротические приключения

Так говорила мне моя мать, когда учила меня, с кого мне надо брать пример. Хотя сама в молодости не носила на улице хиджаб, водила дружбу с русскими, читала романы и играла на пианино.

Невесту Али уже давно подобрали – дочь Абубакара, партнёра отца по бизнесу. Правда, пока Али учился в Москве и встречался с той русской, ей не исполнилось ещё и четырнадцати.

А меня хотели отдать замуж за Усмана, младшего брата Абубакара, который был старше меня на двадцать лет. Я его страшно боялась с детства – он жестокий человек, и про него ходил слух, что он убил свою первую жену, чтобы жениться на молодой. Мне повезло – Усман надолго уехал в Египет по каким-то делам и свадьбу отложили.

В то время как раз приехали из Москвы Умар и Али. Умар подарил мне набор открыток с видами зимней Москвы, а Али показал фотографию на телефоне той своей девушки. «Это Даша, – сказал он. – В «Декаданс» пришла и стала наша». И они с Умаром засмеялись, нехорошо оскалив зубы.

– Что такое «Декаданс»? – спросила я.

– Клуб такой есть в Москве, – ответил Али.

– Джаханнам. Логово шайтанов, – добавил Умар. – Забудь.

Даша мне очень понравилась, потому что она была красивая. В ней всё было красиво: лицо, яркий макияж, светлые волосы, короткая причёска и короткое платье, фигура и её смелая поза, свобода во всём. Я поймала себя на мысли, что тоже хотела бы быть такой, как она, – хотела бы гулять по зимней Москве и делать то, что мне нравится, иметь короткую причёску и светлые волосы, и носить короткое, даже очень короткое платье.

В тот же год, но уже летом, после Рамазана, дядя Абубакар отмечал в ресторане отца свой юбилей, и мы были там всей семьёй. Отец с братьями и другими родственниками веселился, а мать и я помогали на кухне. Людей со всего Дагестана приехало человек триста – Абубакара все уважали.

И в ресторане отца он был всё равно что хозяин. Мать говорила, что под рестораном есть большой подвал, набитый всяким добром, и это добро – собственность Абубакара. Поэтому спускаться туда нельзя.

В разгар веселья, когда все вышли на улицу и начали там танцевать лезгинку, стреляя в воздух из пистолетов и автоматов, ко мне подошёл отец и велел принести из погреба ещё вина.

В погребе я взяла несколько бутылок и уже хотела уходить, и вдруг услышала глухой стон или плач, доносившийся из глубины коридора, где-то там – в лабиринтах подвала – и хранилось добро Абубакара.

Я замерла в нерешительности, не зная, что мне делать. Ходить туда запрещено, но ведь плачет кто-то. Сказать отцу? Но отец выпил и лучше его не беспокоить – он злой, когда выпьет. Пересилив страх, я пошла в темноту коридора на тусклый свет лампочки над дверью в самом его конце.

Плач доносился из-за этой двери, потому что пока я приближалась к ней, он становился всё слышнее и слышнее. Возле самой двери совсем стало слышно. Плакал женский голос, и сквозь всхлипы пробивалась неразборчиво русская речь. Кажется, эта русская женщина просила о помощи.

Я осторожно дёрнула ручку и заглянула в проём. В маленькой, как кладовка, комнате с бетонными стенами и полом, в столбе солнечного света, ярким потоком струящегося из узкого окна под потолком, сидела на грязном полосатом матрасе, разложенном прямо на полу, светловолосая девушка. Она была полностью голая, а на её шее был ошейник с цепью, вбитой в стену.

Она подняла голову, и я сразу же узнала её. Это девушка, которую Али показывал мне на своём телефоне. Его Даша.

Ужас охватил меня, я захлопнула дверь и бросилась бежать оттуда, забрала бутылки из погреба отца и, подавляя дрожь, вернулась на кухню.

Мне доводилось слышать о том, что некоторые воруют девушек из России, везут на Кавказ, превращают в рабынь и затем продают, но увидеть это своими глазами – очень страшно. А ещё страшнее от осознания, что этим занимаются твои близкие, твои родные люди.

От страха я никому ничего не сказала. Я молча смотрела на Али, на Умара, на отца и не могла поверить, что они способны на такое. Отец долго и весело говорил тост за здоровье Абубакара, Умар и Али смеялись, а девушка, которую они похитили, в этот самый момент сидела там, в тёмной комнате, голая на грязном матрасе, прикованная цепью к стене, плачущая, зовущая на помощь, похожая на овцу, раздираемую волками.

Да, что-то во мне сломалось тогда окончательно. Я и раньше многое втайне подвергала сомнению – наши традиции, мировоззрение, религию, но теперь всё это вызывало во мне сдавленную ненависть. Меня душило жуткое отчаяние от того, что я родилась в Дагестане, а не где-нибудь в России, и мне придётся прожить здесь всю жизнь – в этом грубом, диком, злом мраке.

Зимой отец с матерью собирались в Москву навестить Умара и Али, и я попросилась поехать с ними. Просто хотя бы взглянуть на другую жизнь, увидеть эту свободу и вдохнуть её запах.

– Нечего тебе там делать, – отрезала мать.

Но отец хмуро согласился взять меня. Он всегда говорил наперекор матери, если она влезала в разговор вперёд него.

– Пусть съездит. После Нового года возвращается Усман, она замуж за него выйдет, и вся дурь из неё мигом выветрится. А пока пусть посмотрит на Москву – когда ещё такое увидит.

В Москве нас встретили дядя Сулейман и его дочь, моя ровесница, – дядя Сулейман был родным братом моей матери. Он уехал жить в Москву в начале 2000-х, и я свою двоюродную сестру никогда не видела. Она была без платка, в джинсах, накрашенная и приятно пахла свободой.

– А что если бы я выглядела, как Милана? Я бы тоже была такая же красивая, как она? – спросила я потом мать.

– Была бы похожа на русскую шлюху, – раздражённо ответила она.

– Разве Милана похожа на такую?

– Замолчи. Всё потому что её отец и мать совсем забыли Аллаха. В мусульманских семьях не позволяется так ходить. Выйдешь замуж за Усмана – он быстро вдолбит это в твою дурную голову.

Мать всегда повторяла то, что раньше сказал отец. Иногда казалось, что она вообще не имела своего мнения. Глядя на неё, последнее, чего мне хотелось, – это стать вот такой правильной мусульманской женой.

В Москве мы сначала погостили день у дяди Сулеймана, он жил на севере Москвы – в Отрадном. А затем ещё день провели у Умара и Али – на другом краю Москвы, в Чертаново. И пока мы ехали через всю Москву, из Отрадного в Чертаново, меня не покидала мысль, что я не хочу возвращаться домой. Что я просто умру, если вернусь, возненавижу себя на всю жизнь.

Не знаю, что на меня нашло и откуда во мне взялась такая упрямая решимость, но ночью, когда все спали, я потихоньку открыла дверь и ушла в никуда. С собой взяла паспорт и из бумажника отца украла наличные деньги – все, которые там были: сто двенадцать тысяч рублей и мелочь. Я понимала, что если меня поймают, то расплата будет жестокой, однако совесть меня не мучила: да, это плохо, но и деньги эти плохие. Возможно, столько или почти столько заплатил Абубакар отцу за ту девушку.