Валерий Туринов - Сибирские перекрестки [litres]

– Ну-у, Лукьян! Ты снова за свои сказки! Оставь ты их! И Софрона тоже! Он больной. Человек головой болеет, а ты к нему со своими мудростями! Ему нельзя много думать! Вредно это…

– Откуда у тебя это, Софрон? Давно мучишься? От рождения порченый али как?

– Сам не знаю! Если бы кто рассказал такое про меня, не поверил бы! Честное слово – не поверил бы!.. А откуда – могу только предполагать. Все началось в армии, на втором месяце, в карантине. Поднимают меня как-то ночью одного, как по тревоге, ведут в медсанчасть и там с расспросами: так, знаете, жестко ко мне приступили: что курил да что пил… Курил ли анашу? Служил-то я в Средней Азии, и там это добро можно достать – были случаи, некоторые баловались… А я про анашу только слышал. До сих пор ничего не знаю. Вообще-то знаю, что это наркота, но вот ни разу не видел и не нюхал даже!.. Состояние у меня было паршивое той ночью, тупое какое-то. У меня спрашивают простые вещи, а я ничего не соображаю… Оказывается, ночью, во сне, случился припадок…

– Да-а, Софрон! Крест-то тяжелый, вон он как тебя самого-то по морде бьет! Глянь-ка в зеркало!..

Мужики рассмеялись. Вместе с ними рассмеялся и Софрон, с перекошенным от боли лицом…

– Ну, да что делать. Невольны мы выбирать жизнь! Не всегда понятно: то ли мы ее выбираем, то ли она нас крутит как хочет, – начал Иван. – Вот я встречал здесь таких: свое отсидели, пора человеку на свободу, а его не могут найти. Он, оказывается, прячется в лагере, не хочет уходить…

– Да, да! Есть и такие! – подхватил Лукьян. – Так человек отвык от свободы, так ее боится, что готов жить в лагере и дальше. Там о нем и заботятся, и харч есть, ни о чем не надо думать. Только что это за жизнь?..

Наконец, они стали прощаться.

– Ты, Софрон, отдохни несколько деньков. Мы с Лукьяном пока управимся вдвоем, – предложил Иван. – Как будешь в форме, тогда выйдешь на работу. Идет!

– Хорошо, посмотрим, – ответил Софрон, чувствуя теплоту к этим людям, не склонным к сентиментальности, но готовым прийти на помощь просто потому, что она нужна.

Лед сошел за два дня.

Мастер собрал поутру людей и, будучи человеком немногословным, держал краткую речь:

– Зимой выпало много снега. Вода будет большая. Простоит долго. Успеем сбросить и сплавить весь лес. Остатки прошлогоднего прихватим… Сезонников наняли – бунты сбрасывать. Не сегодня, так завтра будут здесь.

– У сезонника жила не та! – вставил кто-то из мужиков. – Сноровки нет, а учиться некогда. Срок короткий…

– Что за люди, Романыч? – крикнул из угла у двери Ефим, совмещающий в себе сразу несколько, как он говорил, должностных лиц: числился физоргом и культоргом. Вообще-то ни то ни другое для местного народа, равнодушного к такого рода занятиям, не значило ровно ничего. Поэтому Ефим оставался не удел и проявить себя ему было не на чем.

– Чеченцы, – нехотя буркнул Романыч, как уважительно называли между собой мужики мастера. – Домой едут, хотят заработать…

В поселке все хорошо знали, что мастер из раскулаченных. В тридцатых годах его семью выслали в Сибирь, говорят, по ошибке. Так он и остался здесь на всю жизнь. Когда разрешили выехать, не захотел – привык к здешним людям, многие из которых, так же как и он, чем-нибудь да были обижены в жизни или покалечили сами свою судьбу и чувствовали себя спокойнее и увереннее среди таких же, как они сами.

– Часть бунтов скинем своими силами, – продолжил мастер. – Участки на реке распределены, завтра откроем сплав. Каждому достанется по два с небольшим километра. Все остальное как прежде. Не мне вас учить… Сосед сверху тоже открывает. Дежурить на реке будем по двенадцать часов. Кто желает, может взять дополнительно и бунты. Сейчас светло, их можно сбрасывать по вечерам.

Народ зашумел, задвигались скамейки. Это время ждали с нетерпением. Сплав означал конец сезона заготовки леса и приятного времени – отпусков. Да и сама пора сплава вносила разнообразие в их жизнь. Дежурство на реке, хотя и бывали заторы, всегда проходило оживленно. Можно было временно отдохнуть от тяжелой работы на делянках и на раскряжевке, расслабиться, порадоваться весне, наступающему теплу.

– После зачистки реки три дня отдыхаем, – закончил мастер.

Софрону достался участок реки выше зимних бунтов, что сбиты у самого высокого откоса. Сбивали их зимой. И он помнит почти каждую ромшину, которую таскал на себе. Здесь он начинал раскряжевщиком, еще не втянулся в работу и зверски уставал.

Все это позади. Впереди почти десять дней прохладной жизни на берегу реки, пока не сойдет весь лес.

Софрон взял на себя эти бунты и вечерами, по дороге домой в поселок, решил постепенно сбросить их в реку. Точнее, записал их за собой и за Агашкой, здоровой и крепкой буряткой. Она была его напарницей на раскряжевке. Сбрасывать же, как они договорились, будет он сам.

Эту мысль ему подал Рыжий.

– Софрон, зачем тебе писать их за собой? Ты попроси Агашку, пусть она на себя часть возьмет. Она баба хотя и жадная, но для тебя все сделает! Сэкономишь двадцать рублей на бездетности. Ей-то все равно…

Бунты высокие, короткие, катать бревна недалеко. Вот только покат выложен слишком круто, опасно. Но ничего, он справится, он их знает, сам катал зимой.

Май. Снега нет. Кругом на болотах полно сладкой мороженой клюквы, а под двумя березами он поставил банки, в которые капает чуть сладковатый березовый сок.

Зима позади. В этих краях особенно радуются наступившему теплу и люди и природа.

Ниже по реке расположился новый Софрона приятель, Маркел. Выше – Ефим, мужик семейный. И, как рассказывают, скрывается здесь, в Сибири, от алиментов.

Свистун, старый приятель Софрона, отправился куда-то дальше на восток, за длинным рублем. Софрон немного поколебался, но затем наотрез отказался ехать с ним. Свежи были еще воспоминания об осенних скитаниях по Сибири без денег, без одежды, без работы.

Лес шел по реке кучно, но без заторов. Река почти не пустовала.

Он немного послонялся по берегу, затем пошел на болото собирать клюкву, ярко пылавшую в эту пору, ранней весной, бордовыми гранатовыми каплями на фоне желтой прошлогодней травы. На болоте он был долго. Солнце уже поднялось довольно высоко, когда выше по реке раздался свист, затем донеслось: «Со-офро-он, зат-о-ор!»

Он бросился бегом к реке, выскочил на берег… Река была пустая… Значит, где-то выше затор…

– Со-офро-он, зат-о-ор! Сюд-аа!..

«Ефим!» – решил он, сбросил телогрейку, подхватил багор и пустился бегом на голос, увертываясь от веток деревьев и огибая залитые водой низкие участки берега.

Но вот в несколько прыжков он выскочил на крутой берег… Впереди открылся простор реки, забитый лесом…