Петр Кириченко - Край неба

— Мы привыкли, командир, друг на друга кивать, а надо, чтобы каждый посмотрел на себя и спросил: я-то сам правильно сделал? Такого у нас нет, — закончил он и посмотрел на Мазина так, словно бы ждал ответа.

Мазину стало жаль этого усталого человека, который в отличие от другого начальства не кричал и не грозил отстранить от полетов; он потоптался на месте, не зная, что же делать, и сказал:

— Все это так, но если мы через час не вылетим — надо идти в гостиницу.

— Через час не получится, — спокойно ответил начальник и пояснил: — Сейчас будет заступать новая смена, и пока они раскачаются… Но часа через два взлетите.

— Подождем два часа, — согласился Мазин, понимая, что никакой начальник, будь он хоть семи пядей во лбу, не справится, если раньше не продумали; простился и вышел.

В кабине был полумрак, ровным светом горели контрольные лампочки, тускло отсвечивали приборы; все стрелки замерли. И Мазину, глядевшему то в темноту, то на приборы, вдруг увиделось что-то страшное в этой кажущейся неподвижности и подумалось, что молчат они от самого взлета. Даже механик не ворчал, как обычно. Штурман, сидевший между пилотами, один раз взглянул на звезды и дважды на командира, даже рукой повел, напоминая, что пора включить автопилот и отдать управление ему. Мазин понял, утвердительно кивнул, но продолжал пилотировать вручную; и только набрав одиннадцать тысяч, нажал кнопки включения и покачал штурвалом, пробуя захват рулевых машинок.

— Так! — бодро сказал штурман, сразу же оживившись, и «заиграл» на клавишах пульта управления, выставляя курс поточнее.

— Что приуныли? — спросил Мазин, оглядываясь на бортмеханика. — Все же летим.

Ему никто не ответил, а второй пилот только повернул голову и поглядел на него, будто хотел спросить: «О чем тут говорить!» И после нехотя сказал словами из песни:

— Ночной полет — не время для полета…

— Летим, — не сразу подтвердил штурман. — А то как же!

— Так-то оно так, — не утерпел и механик. — Но десять часов проторчали, и времени этого нам никто не вернет… Пока доберемся — считай, сутки на ногах…

— Ты же видел, сколько людей в порту, — недовольным голосом сказал второй. — На асфальте живут.

— Да вот и оно, — ответил механик и снова заговорил о жене, об инфаркте, который цапнет, когда его не ждешь.

— Цапнет, это уж наверняка, — поддразнивал механика штурман. — Вот кого только — неизвестно.

— Будем надеяться на лучшее, — проговорил Мазин и, повернувшись ко второму пилоту, добавил: — Ты бы закемарил?..

И второй, будто только ждавший этих слов, откинул спинку кресла, улегся поудобнее и закрыл глаза. На этом все разговоры кончились: штурман докладывал диспетчеру о пролете контрольных точек, разворачивал самолет; механик, отрегулировав подсвет стола, взялся заполнять формуляры, а Мазин просто сидел и, только изредка поглядывая на курс и высоту, смотрел вперед. Думал о том, что каждый год повторяется одно и то же: отпускники везут детей домой перед школой, и в аэропорту вырастает табор; люди терпят неудобства, ждут, надеются. Они счастливы, если попадают в самолет, и плачут, если вылететь не удается. Мазин столько раз видел подобное, но привыкнуть не мог. «Неужели другие не понимают, что должно быть иначе, — думал он. — А если понимают, то отчего же не стараются сделать лучше?..» В эту грустную минуту ему вдруг подумалось о равнодушии людей, о том, что живут они беспечно, не заботясь ни о себе, ни друг о друге, и даже на будущее махнули рукой, словно бы надеются, что кто-то чужой побеспокоится о них. В салоне его самолета было сто сорок человек, все они, измучившись ожиданием, наверняка спали, и Мазину пришло в голову — что, если бы выйти вот сейчас к ним и спросить: «Теперь вы все видели, все знаете, и что же будете делать?..» Интересно, что бы они ответили? А возможно, и не поняли бы, о чем он спросил? Мазин посмеялся над своими мыслями, но серьезно подумал, что не после этого рейса, так после чего-то другого люди все же что-то поймут, потому что не должно быть так неустроенно в жизни, да и понять рано или поздно придется.

«Лучше бы раньше, — подумал он, чувствуя, как эти мысли нагоняют тоску. — Люди, люди…» Он не заметил, как последние слова произнес вслух.

Штурман вопросительно поглядел на Мазина и, решив, что командир хочет закурить, вытащил пачку сигарет. Протянул Мазину и сам закурил, осветив вспышкой пилотскую, и сказал, кивнув на второго:

— Спит как младенец.

— Хоть здесь передохнет, — проворчал механик.

Мазин промолчал и снова подумал о том, о чем думал прежде; мысли навязчиво крутились в голове, как заезженная пластинка.

Вспомнилась отчего-то Стеша, и Мазин решил, что в эти последние дни августа она в школе занимается подготовкой классов. Затем подумалось о том времени, когда он летал на вертолетах, обслуживал экспедиции и выполнял санитарные задания; там он был сам себе голова, и полеты казались интереснее. «А на реактивном вжикаешь туда-сюда, — подумал он. — Да и отвечать приходится за экипаж…» И снова крутились мысли о задержке, о полетах, о том, что другие люди умеют устроиться в жизни поспокойнее; одни лишь летчики носятся в этой темноте, глядя на край неба, на красные шкалы приборов, летают день и ночь как угорелые, будто находятся в адской карусели и не могут остановиться. И неожиданно, без всякой связи, Мазин подумал, что Стеша не забыла его; откуда-то появилась уверенность, что это именно так, и Мазин улыбнулся в темноте пилотской.

Все шло хорошо: самолет летел, штурман разворачивал его на нужный курс, механик придирчиво оглядывал приборы и, как всегда, был начеку. И Мазин, все так же глядевший в черноту неба, вспомнил, как четыре года назад он прилетел пассажиром в Одессу и поехал из аэропорта через весь город на Большой Фонтан, где находился Дом отдыха. Был июльский полдень, жара и духота. Устроившись, Мазин первым делом пошел к морю, купался в непривычно теплой воде, а под вечер, поужинав в столовой и захватив посылку, отправился искать улицу Костанди. Жара к тому времени понемногу спала, стало свежее, и идти было приятно. Мазин с интересом разглядывал низкие дома, сады и деревянные заборы. То, что еще три дня назад он летал над тайгой, а теперь беззаботно шел одесской улицей, показалось ему чем-то удивительным. После купания в море появилась необычайная бодрость, весело было, и шагал Мазин легко. Он решил, как только отдаст сверток, сразу же пойдет к морю, туда, где успел заметить летний ресторан и где, должно быть, собирается по вечерам много отдыхающих.

Пока он искал улицу, сгустились сумерки, острее запахло пылью, травой; дома утопали в зелени садов, светились большими верандами, в глубине дворов виднелись люди, слышались голоса. Мазин нашел нужный дом, открыл калитку и пошел по дорожке. Во дворе никого не было, но в доме светились два окна, бросая свет на раскидистую яблоню перед порогом, увешанную белыми налитыми яблоками. Мазин стукнул два раза в дверь и, поскольку никто не отозвался, шагнул внутрь дома. И сразу же увидел невысокую пожилую женщину.