Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

Это вопрос прикосновения.

Я прошёл к следующей картине. Это была ухмыляющаяся блондинка, и ее глаза забирались в мозг, и у меня не было никакой радости по поводу ее женственности. Я слышал ее голос. Зачем обольщаться, видя, как с тобой разговаривает древний механизм.

— Ты, — сказала она.

Я чувствовал, что она забирается дальше, очень длинная змея, целая катушка змеи.

— Не сейчас, — сказал я.

Она ухмыльнулась.

— Ты можешь быть простой женщиной? — осведомился я.

— Могу.

Я понимал, что нет, не может, и в случае, если она попытается, эта катушка змеи задушит, не оставит от тела живого места. Впрочем, смерть хороша тем, что она проникает дальше — иначе бы природа души была бы проста, как рубль.

— Иди.

Я ее отпустил. У меня не было ни идей, ни иллюзий. Я не собирался никого убивать, в том числе — и себя. Её изображение замерло — это было втягиванием назад, в ячейку. Именно так все дело и обстоит — все они расположены в ячейках, словно коробочные конфеты в своих пазах. Какой-нибудь там «Рот Фронт» — сладкий такой, полезный для вечеров с коньяком.

На следующий картине была наездница на единороге, и я с ходу получил удар, посему — проследовал дальше.

— Голодная, что ли, — проговорил я, — а может, и не она. Может, сервис. Вон, тот дядька. Тоже ж…..

— Разговариваете с собой? — спросил у меня человек с видом натянутого и крайне зоологического интеллигента.

— О, да, — ответил я, — мне сказали, что тут группы, и они приезжают на автобусах, и что при желании я могу попроситься на какой-нибудь из автобусов.

— Конечно, — сказал интеллигент, — а вы отстали?

— Нет, я практически местный, — ответил я, — даже не знаю, как сказать.

Всё это было правда, и часть моего разума летала по коридорам Дома Смерти, наслаждаясь обилием закоулков. Она напоминала радостное животное, которое отпустили порезвиться в самый первый раз, а до этого оно маялось, сидя на цепи. Более того, было ясно, что эта сфокусированная половина и далее будет здесь, даже когда я уеду — и знание о перемещениях внутри этого Дома будет постоянно присутствовать в подсознании. Даже если меня вдруг привезут в то место, где царствуют инквизиция и порешат сжечь, то ничего не изменится. Это константа. Правда, огонь…. Нет, ну это не более, чем заблуждение. Душу нельзя просто так сжечь. Человек не дорос. Только гордыня его сильна в своей тьме.

— И много вы знаете? — спросил интеллигент.

— Не очень. Знаю, что тут много залов, и что все они хорошо оформлены. Что тут сказать? Вас сопровождает экскурсовод?

— Да, конечно, — сказал он, — у нас есть, во-первых, один. То есть, одна. Это очень веселая дама, которая движется с нами всё время, пока мы едем.

— Простите, — сказал я.

— За что?

— За то, что я перебил. Как вы едите? Вы движетесь через горы?

— Нет, конечно. Никаких гор. Мы доезжаем до парома и стоим там довольно долго. На переправе всегда жуткий ветер, холодно, и потому никто вообще не выходит на улицу. Там — всё как на любой нормальной переправе, и даже есть магазин «Дьюти Фри», но там тоже есть галерея картин, и я вижу, вы в этом специалист. То есть, я не знаю, едете вы там или нет, если вы спрашиваете, значит, здесь есть еще какая-то дорога. Там, на картинах, очень важные лица.

Я тотчас понял, что я там был. Конечно, это было мгновенное знание, и холод ключей, врученный Смертью, регулировал мой ум. Не могу назвать роль, которая мне теперь отводилась — может быть, дежурный? Или — исполняющий обязанности. Но я точно видел, как автобус, будучи пропущенным через шлагбаум, заехал внутрь стеклянного здания, и люди в ожидании парома разбрелись, и странные лица встречали их. Я думаю, это — паромщики, а река эта — это та самая переправа, и она разделяет два мира. Всё это во многом символично. Прекрасные свинцовые тучи под действием ветра расплетаются, и эти косы тянутся словно бы через мир и дальше, по краям, по его скорлупе. Волосы иного мира — это и прекрасно, и ужасно — если бы я был изобразитель в краске или карандаше и пытался описать ад, то вид этих длинных утонченных туманов должен был меня всколыхнуть. Да, но это не ад. Нет никаких чудовищ. Нет никаких веществ. Нет ничего, нет зла, и эта трасса преспокойно пропускает экскурсионные автобусы, и люди могут пройтись по коридорам и комнатам Дома Смерти, но они никогда не увидят саму церемонию венчания.

Что касается того города, из которого я прибыл — то почему он вокруг? Живые ли люди в нём обитают?

Всё это за гранью моего сознания. Мы продолжали разговор с интеллигентом, но очень скоро мне удалось попасть в местный буфет, и это было прекрасно — я был голоден. И здесь было много сопутствующих картин.

Обед прекрасной дамы.

Я знал ее имя — это была одна из них, прекрасных девушек, образы которых вставлены в ячейки, чтобы какой-нибудь воин, охотник, а может быть — и злодей, словом, любой знающий, мог использовать его в ходе какой-нибудь злой сессии. Наверное, нет, не наверное, точно. Я это знал. Мне нужна была практика.

Вино подавали в больших стеклянных кувшинах, и оно светилась неподдельной краснотой иной осени. Я понимал, что многое у меня теперь впереди, а потому — нужно возвращаться, а потом — только ждать, и это было в первый раз, когда что-то решалось за меня.

— Ты ешь свой обед, а я ем тебя, — сказала меня девушка на картине.

— Я знаю твоё имя, — ответил я.

— Ты знаешь всех нас, но тебе незачем говорить имена, мы все с тобой. Это — совместный обед. Всегда кто-то кого-то ест, и весь мир состоит из взаимопоедания, но ты уже отделился от стада, выпей.

Я выпил, но многие думали, что я выпил за них.

— Вы правда что-то знаете, — сказал интеллигент.

— У вас — поэтическое лицо, — ответил я.

— Правда?

— Знаете, для поэта были бы важны многие факторы, многие образы. Но я — просто путешественник. Так получилось, что в мире есть определенное распределение. Не знаю, правильно ли всё тут. Но всего не понять. Мы видим лишь край, но если сделать хотя бы шаг, хотя бы два…. Я понимаю, что мы привыкли жить в одной среде, и слабо представляем себе перспективу попадания в другую, довольствуясь нишей, которую предоставила нам природа. Но такая возможность есть — сделать хотя бы шаг или два и видеть — при чём, не нужно знать, что вам дадут награду. Да, если вы поэт, то ваша победа — это не ордена и медали, так как это не боевые медали, и на этой войне нет никаких критериев.

Мы допили вино и вскоре двинулись в путь. Автобус был большой и теплый, хотя до тех мест, где над темной водой реки расплетались свинцовые тучи, было еще далеко — и там, в стеклянных залах, череда портретов паромщиков уже смотрела на меня, и я им не завидовал. Однообразная работа. Сомнительные развлечения в свободное время. Да и само время — бесконечный цикл. Наверное, местное время можно сравнить с электронным носителем информации. Диск. Всё это крутиться, безостановочно, пока не будет принудительного сигнала на останов.