Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

— Обычно люди не знаю, о чем поётся, — сказал Денис.

— Правильно. Шум. Стук. Мощь Хаоса. Дет и классика находятся на разных полюсах, но именно эта даль и разобщенность также приближает дет-метал к классике. Но тут сложно разобраться. Вы можете сказать, что этот стиль можно сравнить и с криком бабуинов в лесу. Это будет верно. Но обезьяны — наши предки. Когда они кричат, что-то отзывается в душе. Чувство страха, паника, ужас — вдруг это ползёт ночная змея? Но и классика стремится найти тонкость первозданства.

Одна из песен ВИА «Death» звучит так:

— Ничего не понимаю, — сказал Денис.

— Это не важно. Группа делает из смерти культ. Она заставляет наслаждаться — вот вам шум и стук смерти, и — резкий запредельный хэви-драйв, отчетливый дисторшн, достигающий поверхности сердца. Недаром основатель группы, Чак Шульдинер, умер, и это вызвало распад ансамбля — но он совершил действо своим уходом.

— Значит, вы считаете, что со смертью не так просто? — спросил Григорий.

— Не просто, — вздохнул я.

После этого мы сменили тему, так как современным людям всегда есть о чем поговорить. Поговорили о таблетках на основе продуктов пчеловодства. Тоже ничего себе тема.

Вернемся к нашей основной теме. Жидкое золото знаково. Оно вовсе не жидкое, просто знаки способны проступать на его поверхности с необычайно отчетливостью. Нам они были и нужны — знаки. Я не знал в точности, что это такое. Моя земная жизнь проходила где-то в стороне. Я знал, что живу и работаю, и что я — мастер статей и журналистских изысков, а то, что я не находился на работе, еще ни о чем не говорило. Нет, не факт. Возможно, что набрав номер нашей редакции, можно узнать, что я сейчас на работе. Но сам я не собирался искушать что-то (я не знаю, правда, что вообще тут можно искусить). Нет, я сам себе не звонил. Если я там есть, пусть буду. Если меня нет — то и это допустимо. Если скажут, что меня нет на свете, то они будут иметь что-то другое, известное им, но не мне — но я могу узнать и это.

Знаки.

Мы были в Рязани. В каждом городе существует второй город. Каждый дом в нём покрыт налётом вещества небытия, время почти не движется, а если вы встретите людей, то это могут быть и не люди, и лучше их опасаться. И не смотрите на мой статус. Я же не боец, чтобы быть готовым к сражению.

Улицы были темны, и ранние дома небытия несли на себе определенные символы, буквы из невербального языка. Были дома поздние, очень старые, их контуры почти сливались с пространством.

— Могут ли тут быть дома древней Рязани? — спросила Морена.

— Могут, — сказал я, — надо искать. Нет, пойдем отсюда. Нечего тут делать.

Мы вышли во вторую фазы безвременья, но там уже ходили троллейбусы, но между домов перемещались банды. Не успели мы дойти до остановки, как нас окружила толпа молодых людей. Я вынул револьвер и пристрелил одного из них. Только там нам удалось от них отделаться. Когда мы ехали в троллейбусе, нашему взоры открылась эта Рязань в небытие, и, конечно, она не имела ничего общего с тем миром, в котором жили люди. Но и нельзя было сказать, что это здесь нельзя было жить. Нет, у меня не было никаких идей. Мы вскоре выбрались, полные понимания, что здесь, в Рязани, хотя и имеется крупная группировка запредельных домов, нет того странного здания, в котором жидкое золото появляется на стенах в виде пластин.

Мы не стали останавливаться в гостинице и сразу же сели на поезд, чтобы двинуться на восток. Москва в наши планы не входила, хотя нужно было через неё ехать. Но самым важным была возможность прослушивать мир при перемещении на небольшой скорости. Может быть, лучшим средством был бы автомобиль, но здесь следовало б тогда нанять водителя — так как я не могу одновременно вести машину и анализировать увиденное, услышанное, полученное посредством обоняния. Ну и потом, поезда — это цепи, ведомые толстыми железными тягачами, и в них таится и некий скрытый смысл. Может быть, и не человек придумал поезда, но Бог или Дьявол. Но, впрочем, на счет Дьявола я мог узнать. Но и его могущество — это лишь внешний фактор. Например, домашние кошки думают, что человек — всемогущ. Но он на своем уровне — комок недостатков и комплексов. Надо лишь заглянуть внутрь.

Мы ехали, чтобы слушать.

— Нужно встретить нужного человека, — сказал я.

— Где же мы его встретим? — осведомилась Морена. — Теперь мы взяли купе, и никаких людей вокруг нет.

— Иногда бывают мысли. Идеи. Нет, понимания. Какая-та часть головы читает, когда я понимаю то, что она прочитала, мне хочется углубиться. И тут открывается новый мир.

— Нет, не мир, — сказала она, — опять же — книга. Она написана. У неё есть автор.

— Но автора я не знаю.

— А что именно?

— Жизнь и смерть.

— Этого мало.

— Ну и ладно, — ответил я, — нам надо все же попробовать сыграть в эту игру. Как ты думаешь, почему мы еще не попробовали? Ты знаешь демонов, которые играю в смерть? Допустим, они грузятся на борт самолёта, который должен упасть. Но, если катастрофа произошла быстро, и никто ничего не почувствовал, это слабовато в области чувственного. А представь себе, лайнер попадает в плоский штопор. Долгое падение. Ужас. Невероятное море страха и боли.

— Я не это поняла, — сказала она, — у меня есть прошлое. Обычное, человеческое. Но куда оно делось?

— Может быть, человеческая жизнь не может вернуться?

— Может, — ответила Морена, — но для чего нам они? Эти смерти. Эти падения?

— Так, возможно, мы отыщем знаки. Но, может быть, просто необходимо повысить статус?

— Верно. Статус. Правда, я подумала о том, что я — твоя жена, и в какой-то момент времени мне стало казаться, что так было вечно. Но когда-то я жила до этого. Теперь всё не так. Я не живу.

— Больнее не будет, — сказал я.

— Нет, я тоже хочу, — ответила она, — как раз мне не больно, но она нужна, чтобы это повышенное чувство разбудило во мне момент жизни, хотя бы — самой границы. Хотя, конечно, мы ищем золото. Знаешь, я думаю, есть существо, которое подняло меня к жизни и заставило жить. Но больше нет ни ответов, ни эмоций — что мне ему сказать? Ненавидеть? Любить? Но таких чувств нет. Но ты прав — действительно, нужно развлечься.

Можно и жить в поездах. Я не говорю о быте. Я говорю о рельефности бытия. Если поезд на пути своём потеряется и начнет ехать где-нибудь во тьме, вечно, то это — лишь одна сторона медали. Также среди существ-узоров имеется подкласс, формы которого могут обитать и на наших широтах. В поездах произрастать удобнее всего. Люди, конечно же, бегут за жизнью, бегут за рублём. Ни разу не видел, чтобы кто-то бежал за смертью и говорил (допустим): я еду, потому что там — смерть, но я ищу не собственный когнитивный конец, а именно тело смерти.