Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

Песня коротка. Люди коротки. Жизнь коротка. Никак стоит на палубе, наблюдая проходящий мимо нас Север. Нормальные авианосцы не идут через Север. Но мы идём. Скоро это будет совсем иной Север. Но, знаете, современная культура исказила многие понятия. Слишком много фильмов. Слишком много вещей, сделанных для того, чтобы обезобразить тайну. Этим самым люди себя привили. Это вещество мировой сои. Зачем знать? Но если не верить, то и не будешь знать. Но если есть масс-культура, то она заменит вам Мировой Север.

Он стоит и курит, и всё время песни — целая жизнь.

Потом мы пошли в столовую. Военные нас вообще не касались, словно бы они являлись существами, жившие в самом ближайшем параллельном мире. Это возможно. Не надо думать, что пространства разложены, как карты. Колода, пасьянс. Нет, карман, еще карман. Но всё это чисто сравнения, так как мы просто обедали. За нашим столом помимо меня и Никак обедали два очень суровых мужика. Обычно такие ходят на полюс. Я не стал, впрочем, ничего спрашивать на счет полюса, ибо несмотря на шумящие ветра и ужасные волны, льдин пока что не было видно. Правда, если вы встретите двух путешествующего вида мужиков, например, в Каире, вы же спросите у них — ну что ребята, в Сахару движетесь? Так же и тут. Поэтому я начал разговор так:

— Это блюдо делают из бамии.

Мужики посмотрели на меня подозрительно. Но такого типа люди всегда подозрительны по-своему. Я думаю, это — бородатая подозрительность. Это когда для людей нормально молчать и в ус дуть, а тут их заставляют раздеться на слова.

— Что такое бамия? — спросил Никак.

— Это растение.

— Понятно, что не мясо.

— Ну, если бы мы летели в космосе, то могло бы быть и мясо. Но — не тот случай. Бамия очень полезна.

— Надо уметь всё есть, — заметил борода, — я вот, пацанчики, однажды ел валенки. Вкусно, знаешь, не то слово. Когда уже есть нечего, надо уметь захотеть. Но на определенном этапе голод пропадает. В длинном походе всегда так. Допустим, запас ваш был невелик, но вы просчитали, что будете есть триста граммов в день, закусывая снегом. Итого, вместе со снегом, допустим, это — восемьсот грамм. Нормальный обед. И тут, все запасы съедает медведь. Что делать? Ответ простой. Найти медведя и спросить с него — или пусть отдаёт, или — пусть отдаёт себя. Но медведь уходит, сил нет, есть запасные валенки.

— Это анекдот или правда? — спросил Никак.

— Это правда. Какой же это анекдот. А бамия ничего. Пище надо всегда радоваться. Потому что, она может быть, а может и не быть.

— Как жизнь, — заметил я.

— Это точно, — ответил он, — как вас зовут.

— Алехандро. Алехандро Вартан.

— Меня зовут Савва. А это — Даниил.

— Никак, — сказал Никак.

— Очень хорошее имя, — заметил Савва.

После обеда мы не разговаривали. Но я так и думал, что мы не будем разговаривать. Другое дело, если бы договорились вместе помолчать. Это бы точно получилось.

— Разве тебя зовут именно так? — спросил Никак.

Я пожал плечами:

— Наверное. А что?

— Да я так.

Когда есть некая вещь, которая находится внутри другой вещи, в частности — мы внутри движения, и если нет больше ничего, кроме фона, то нужно и говорить об этом фоне. Ибо снаружи было все холоднее. Один раз мы как будто приостановились. Военные запустили несколько самолётов, которые вскоре вернулись. После этого мы продолжили свой путь, и, наконец, вокруг наш замаячили льдины. Я не знаю, должны ли суда подобного класса ходить в таких широтах. Но, если это был не американский авианосец, то уж точно и не китайский, и не индийский, и не еще чей-то, а значит, высокая степень небытия позволяла, чтобы мы шли через Север. Небо было холодно-живым, но жизнь эта — недосягаемая и суровая, лишь отображалась в глазах окон. Если бы мне сказали, что этот корабль уже пересек границы вечности и движется в море, в которое впадает Лета, я бы ни за что не удивился.

Музыка в плеере не заканчивалась, и она подогревала чувства. Подзаряжался я от бортовой электросети. Матросы казались сонными и угасающими.

— И всё же, — сказал я, обращаясь к Никак.

— Пойду спать, — сказал он.

— Нет, скажи что-нибудь.

— Просто холодно, — ответил он, — хотя внутри тепло, но холод приникает в душу. Я думаю, скоро начнется продолжительная мировая ночь. Во всяком случае, в моей голове она уже наступила.

— Не это, — ответил я.

— Я знаю, — ответил он.

Я пошел, чтобы стоять на палубе. Авианосец шел спокойно, не обращая внимания на льдины и черную воды, которая теперь предвещала о близости края земли. Хотя такого нет, но его можно было вообразить. Может быть, сам полюс, сосредоточенный от того, что его прокололи штырём земной оси, служит напоминанием о конечности и бесконечности всего сущего?

Я пошел спать, и мне приснилось, что наш корабль идёт в пещере, и это — перемещение через вечную тьму, а тьма — не праматерь-тьма, но что-то более трудное и тягостное.

Утром мои догадки неожиданно подтвердились. Корабль остановился. Спустили веревочную лестницу. Савва и Даниил вышли с вещами и подались к этой лестнице.

— Вы куда? — крикнул я.

— На полюс! — ответит борода Савва.

Я вздрогнул. Нас окружал совершенно белый мир. Авианосец вошел в предел ледяного космоса, и было сложно сказать, как он теперь двигался без ледокола? Мне лучше этого не знать. Я вошел внутрь, и вскоре был завтрак. Мы сели за один стол с военными. Я не разбираюсь в званиях на флоте, потому могу сказать лишь, что они были неких младших офицерских званий.

— Как дела, ребята? — спросил я.

— Нормально, — ответил первый.

— Слушайте, а можно с вами сфотографироваться?

— Легко, — ответил он не менее бодро, — где и когда?

— А можно после завтрака?

— Можно, — ответил он, — а далеко плывёте?

— Это странно, — ответил я, — потому что это вопрос весьма, весьма…

— Ну ладно, — сказал он.

— А давно служишь?

— Да. Но до этого я служил на линкоре. Тягомотина. Мы почти никуда не выходили. Грубо говоря, только мыли палубу и учили теорию. Здесь интереснее. А вы…. Служили?

— Да, давно, — ответил я.

— Я служу охотно, — сказал второй, — дело не в оплате. Мне просто всё тут нравится. Если любишь флот, то ты его ни на что не променяешь.

После этого мы сделали много фотографий, и заняло это минут 5-10, не больше. Выходить наружу я боялся. Мы наверняка снова плыли — чувствовался ход могучего корабля. Но ведь вокруг были льды? Как авианосец обходился без ледокола? Вопрос.

Никак нашел нам группу поддержки. Это были три парня и одна девушка. Мы сели играть в дурака, потом — в козла, потом — в покер на спички, и так тянулось время. Парней звали Миша, Коля и Кларк, девушка — Соня. Мы не говорили о серьезном. Глядя на отсутствие беспокойства в них, я также успокоился. Мне стоило взять все свои мысли в единый поток и спросить себя — не забыл ли я, кто я такой? Имя, зрение, игра. Нет, я всё помнил, хотя я понимал, что у меня и раньше было несколько лиц, несколько одновременно существующих отделов. Можно и так сказать. Нет, я вовсе не забыл о том, что периодически я должен приходить в главное кресло, чтобы быть Им, чтобы смотреть на мир, как на схему, пытаясь задать себе вопрос — каков смысл моего величия на фоне того, что космос огромен, а земля — меньше частички пыли?