Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

Тогда я разговорился сам с собой и наговорил много неприятного воображаемому существу. Он всё это слушал, размышляя. Нет, впрочем, я не знаю и теперь, о чем думал. Да и вообще, способен ли он думать как человек. Я думаю, если бы нам было, чем заниматься, вернее, если бы у нас была свобода выбора, стоило бы его выловить и все же узнать, что всё это значит.

— Значит, так ты очутился здесь, — сказала Морена.

— Именно так.

— Он тебя снова убил? — осведомился Ортиц.

— Он хотел, чтобы я стал хотя бы человеком для начала. Видимо, он постоянно меня инспектировал. Но с другой стороны, зачем? Звери убиты. Может быть, во мне могли вырасти новые? Или же это была его программа.

— Значит, убил.

— Не убил, — ответил Тассио, — я стал смертью, будучи живым. Как Алехандро. Потому что вся наша совокупная система решила, что лучезарный товарищ — вредный и чужой, и нечего ему тут находиться. Я лично встретился с Ним.

— С дьяволом? — спросил я.

— Да. Он сказал, что помочь тут ничем нельзя, так как наше дежурное существо — очень неприятная штука, которая прибыла из космоса, и он сам не знает, что с ней сделать. Тут — либо снова ждать смерти. Но нет гарантии, что они и дальше не будет вести инспектирование. Тогда меня взяли на службу.

— Очень занятная история, — сказал я.

— Страшновато, — проговорила Морена, — он сильный. Но я бы хотела увидеть его и посмотреть ему в лицо.

— У него нет лица.

— Есть коньяк, — сказал один из средних агентов.

Тогда мы так и поступили. Потому что коньяк — это что-то вроде росы гор. Виноград, конечно, может расти и на равнинах, и нельзя противопоставлять одно другому. Потому что равнины лучше собирают звездный свет. Значит, коньяк равнин хранит в себе сон звезд, а также — песни поэтом и пыль сердце, коньяк гор — жидкость из земных вен. Так как именно она поступает в стебли растений через корни, а потом эмитируется в плодах.

Я ничего не рассказывал о нашем быте. Хотя я и не бытовой писатель, у меня нет такой квалификации, и я не люблю рассуждать в стиле авторов более классических и трудных. Важнее суть и образ — пусть даже образ элементарен, одномоментен, пусть он как электрон или нейтрон. Ну и что. Это лучше, чем ветвистые разговоры, чем теории, полные терминов, цель которых — убить чей-то мозг раз и навсегда.

Мы жили в большой доме и смотрели на море. Я размышлял о множественности бытия, о возможности находиться внутри сна, не подозревая этого. Конечно, можно было б и предположить, что мы, работая, должны были закопаться в своём офисе. Возможность такого хода процесса жизни велика. Восприятие субъективно. Ты можешь и не предполагать, что являешься совсем не тем человеком. Обстановка отрисовывает контуры текущего момента. Личность — как будто величина большая и постоянная.

Но личности меняют, очень просто, словно обложки. Словно скины (по современному), компьютерно. Среди людей же бывают различные степени шизофрении, и это не болезнь, а далекое отображение этого процесса. На заре становления было много неудачных человеко-моделей. Успешный образец пошел в основную серию. Рудиментарные варианты, чтобы не выбрасывать, пошли сериями несколько ограниченными. С этой точки зрения мир совершенно понятен. Например, ты полагаешь, что маньяк — это преступник. На самом деле, его бесполезно перевоспитывать или лечить. Это модель. Если б люди научились менять свойства (не мозга, ни в коем случае, а структуры-облака, души, если хотите), то тут бы они были б короли.

Тут, как видим, не такого — чтобы кто-то был дурак, кто-то умный, но у каждого образца человеческой сущности есть свой диапазон развития. И тут, вроде как, Моцарт и Сальери. Современная же культура нам говорит — мол, ерунда это всё. Есть успех и неуспех. Один шел, дошел. Другой обломался, сел и сидел. Но это — как сказать. Сидящий может проводить дни и годы в медитации, и он узнает, должно быть, гораздо больше, чем можно предположить. С другой стороны, тот, кто бежит, познает больше оттенков еды и больше женщин. Тогда, всё будет измеряться смертью. Мы будем использовать её в качестве гирьки для весов. Но столько легкая расположенность к глобальным величинам не принес ничего хорошего, как и ничего плохого. Должно быть, ничего не изменится.

Дома не было никого, кроме теней. Я позвонил Морене. Современные люди говорят коротко, в формате «ты где» и сопутствующих междометий. С этим нужно смириться. Никаких других новых слов тут не будет.

— Я в магазине, — сообщила она.

— Возможно, я куда-то поеду.

— Куда же?

— Мне почему-то показалось, что должен непременно заехать Десятый.

— Ах, этот Десятый.

— Я думаю, у него должно быть какое-то имя. Не может же он быть просто Десятым и в паспорте.

— Почему нет? Нормальная фамилия. Десятый.

— Ладно. Ты знаешь, я смотрю из окна, на море, и возникает двойственное ощущение, двойственные мысли. Это есть, и этого нет.

— Почему?

— Я думаю о Доме, и о разновидностях Домов вообще. Представь себе, какой-то человек, где-то, когда-то…. Даже не знаю, с чего начать. Должна была быть инициализация. Самый простой человек познакомился, увидел, потрогал, что-то в этом роде. Некий предмет, который символизировал Дом, был на земле и раньше. Его нашли. Им кто-то владел. Разумеется, не зная истинного его значения. Тебе не кажется, что все очень просто объясняется.

— Я не знаю. Но наверняка знаешь ты.

— Нет, я только догадываюсь. Дом — это начало некой линейки. Представь себе, христианство. Сначала был первый символ. Он пустил корни. Затем появились храмы и книги. Хотя я говорю о несколько других вещах, передача смысла происходит именно так. Я предполагаю, что предмет Дома, а может быть — Дома Смерти, а может быть — какого-то еще, давно находился в чьих-то руках. Но люди не знали, как им пользоваться, и чем он является вообще. Ну и, потом, сам предмет не открывался, таился.

— Значит, он и сейчас где-то находится.

— Мне вдруг показалось, что моя встреча с ним состоялась в то время, когда я не жил. Это был совсем другой человек. Наверное, это были 30-е годы, теперь никак не определить, как в точности этого человека звали. Хотя я и знаю ряд имён, восстановить целостную картину довольно сложно.

— Предмет — прибор?

— Наверное.

— Все в жизни от приборов, от машин.

— Но увидеть это нельзя. Впрочем, если выбрать самые сложные дороги, то однажды все они выстроятся в набор концентрических кругов.

— А где сейчас этот предмет?

— Знать бы.

— Но им кто-то владеет?

— Владение может не нести никаких преимуществ. Человек должен ему понравиться. Это — маленький Дом, миниатюра.

— Что же он даёт?