Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга третья

Помнится, в этой же связи Иван Максимович, не стесняясь изысканных лексических вывертов, шумел о том, что еще в 2016 году Путин потребовал выйти из серверов США, чтобы избавиться от зарубежной цензуры. Так нет же, Медведев заканителил это важное дело — не исключено, намеренно притормаживал? — и вот за океаном нагло, за здорово живешь отключили наш интернет-канал «Царьград», рупор альтернативной, не грефо-набиуллинской экономики.

После очередного маневра в голове зашевелилась мысль о крестном пути русского предпринимателя, которым идет он, Донцов. Перебирая в памяти последние двадцать лет, ужаснулся: боже-боже, сколько же мытарств позади! Но, пожалуй, верно сказал кто-то когда-то: что прошло, то будет мило. Радость преодоления порогов на реке жизни — ни разу преградам спину не показывал! — как бы банально это ни звучало, одно из самых сильных чувств, во всяком случае для мужчины. А как он, Донцов, достойно прошел через холерное время, которое, по многим признакам, на излете... С иголочки, безукоризненно одетого Медведева по ТВ теперь не видно, не слышно... Но сразу остановил себя, прервал бег мыслей: каковы мы, люди, а? Не можем не злословить, ну никак не удается отделаться от упоминания этого имени, лично для Власыча ставшего неким символом потерянного десятилетия, — зона пустозвона. А чего жалеть-то его? Статистика твердит, что резкий скачок неравенства пошел в России с 2008 года, именно с приходом в Кремль Медведева.

И тут же выскочил в памяти другой персонаж — Рыжов. Ректор МАИ, куда поначалу безуспешно пытался поступить Донцов, потом посол во Франции, знатный прораб перестройки, правозащитник. На его политическую деятельность Власычу было плевать, она не интересовала. Память хранила другое. В годы сомнений и бедствий обожаемый Ельциным интуитивист Рыжов — он сам себя так называл — громко заявил, что настает новая эпоха и такого числа инженеров, как раньше, стране уже не требуется. А потому на первый курс МАИ вместо трех с половиной тысяч студентов приняли только полторы тысячи. Такой пакости Власыч простить бывшему ректору МАИ не мог. Как же эти перестроечные выскочки не верили в будущее России! Как торопились, образно говоря, поменять трактора на «мерседесы»! А может, и не образно... Вот из-за кого пошедшая в рост страна испытывает теперь острую нехватку в опытных инженерных мозгах, это Донцов по своему заводу знал. И ту эпоху бешеного, варварского хапка, эпоху девальвации нравов, оргию потребления известный телевизионщик Сагалаев назвал началом нравственного возрождения. Фонтаны пошлости в «Доме-2» и прочий разврат — это нравственное возрождение? Тьфу!

Вскипев, Донцов непроизвольно дал газу, но, кинув взгляд на приборы, — ого, уже 125! — сразу перешел на сто, в пределах нормы для хорошей трассы. Потом его посетили раздумья, зачем Гайдар летал в Чили на выучку к Пиночету. Но впереди ударил в глаза указатель поворота на Малоярославец, и Власыч переключил не только скорость, но и мозги, настраиваясь переступить порог родного дома.

Обед, приготовленный в ожидании сына, был по-настоящему хлебосольным. При одном только виде кушаний и приправы слюнки набегали. Мама по-праздничному выставила на стол с десяток разносолов — от соленых огурчиков и маринованных помидорчиков до набора грибных деликатесов и самодельной баклажанной икры, не считая свекольного и прочих салатов, — на любой вкус. И по своему особому рецепту приготовила ароматный, наваристый куриный суп. Непокладные руки!

— Ножки-то Буша? — нарочно спросил Виктор, заранее зная ответ.

Но отец, одетый опрятно, поскубивший бороду, опередил маму:

— А знаешь, Витек, когда-то на ножки Буша — жареные — нас пригласили соседи, Зябкины, ты их помнишь. Именно что пригласили — как на праздничное угощение, жирные, сочные. Америка! Вот оно как было, вот как народу мозги дурили. Только потом разобрались, что они нам сбрасывают, чего сами не едят. Ты, может, удивишься, но у нас те ножки Буша многим перевернули отношение к Америке. Сперва-то вроде благодарствовали, а потом возненавидели. Ах вы, твари, отбросы сплавляете! Не знаю, как в городе, а у нас простого человека такая вроде бы чепуховина обидками больше всего и жалит.

Виктор не стал вдаваться в обсуждение местных нравов. Пошутил:

— Отец, что ни говори, а одному курицу есть веселее. Помнишь «Клоп»?

— О-о, ты Маяковским увлекался особо! — воскликнул отец и показал на этажерку в углу — твоя библиотека там и стоит, бережем. Хотя в девяностых его особо не чтили, ты книжки Маяковского собирал...

За обедом шли расспросы о внуке, которого старики живьем не видели — только на бесчисленных фотках из смартфона. А потом отец, увлеченный своими «политическими соображениями», перекинулся на идеи вселенского масштаба, выношенные им в долгом карантинном одиночестве. Фактологию происходящего он знал распрекрасно, назубок, ибо с упоением, жгучим нетерпением смотрел телевизионные сводки. Но неспроста он сам себя самокритично называл по-щедрински — ни в городе Иван, ни в селе Селифан. Подоплеку многих событий отец не понимал, придумывая свои, доморощенные способы утрясания конфликтов, которыми кишел белый свет.

Резиденту Ивану Семеновичу докладывать свои персональные уникальные и всегда простые, на раз-два способы решения мировых проблем Влас Тимофеевич не рисковал, опасаясь предстать перед генералом недостаточно компетентным. Да они из-за ковида и не общались. А по телефону много ли нарассуждаешь? Зато встреча с сыном была для Донцова-старшего не только радостью, но и открывала возможность выплеснуть накопленные в мозговых извилинах откровения.

На сей раз отец был перегружен размышлениями о войне в Нагорном Карабахе.

— Витек, я же служил в Закавказье! Про те края все знаю, все понимаю. Помню, мы почти полгода караулили переправщика, который через Аракс забрасывал к нам лазутчиков. Они, конечно, говорили, что шли через границу в поисках лучшей жизни. Но когда наши дознаватели начинали с ними работать, разные варианты всплывали. А переправщика — ишь, курицын сын! — взять не могли, уходил. Костью поперек горла встал, всю отчетность портил. Фото есть, как он за кордоном об очередном рейсе договаривается, — мы же на сопредельной стороне своих людей имели, без этого, Витек, нельзя. Границу надо на подступах стеречь.

— Так переправщика-то взяли? — спросил Донцов, зная, что отец вот-вот ударится в долгие, нудные воспоминания.

— Взя-али, а как же! В Баку, в Багировскую тюрьму упекли, а меня послали допрашивать, через переводчика. Мордатый, думал, его из пушки не прошибешь, а он быстро язык развязал. Я его на фу-ты ну-ты расколол, будто нам и без него все известно. Чего, говорю, губы надул? О себе подумай, будешь запираться, по полной схватишь. Смотрю, у него колотьё, руки дрожат. Тут я ему фотку, где он с клиентами чаи гонял, под нос и сунул. Он и поплыл... В те годы за Араксом народ дикий жил. Он ведет по тропинке вдоль реки ослика либо козлика. Вдруг — стоп. И ка-ак его жахнет! У погранцов молодых на нашей стороне глаза на лоб, они же про скотоложество не знали.