Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга третья

Отец раскраснелся, заёрзал в старом кресле, перекашлялся, готовясь изложить свою самую главную идею.

— Ну, с этим хватит, Витек, это дела давно минувших дней. А сейчас-то что? Алиев без турок черта с два взял бы Карабах. Но теперь-то он победитель, а не потребуют ли от него турки больше, чем он хотел бы им дать? А? Как бы на шею не сели, ноги свесив. На кой это ему?

Донцов всегда слушал отцовские измышления с любопытством. Крестьянская логика была здравой, отличалась от заумных политрассуждений, которыми забиты ток-шоу. Вдобавок провинциальные умы, взращенные на длительных, неторопливых раздумьях, лучше схватывают суть дела. Но при этом по незнанию не учитывают колоссальное обилие сопутствующих обстоятельств, делавших умозаключения отца просто сотрясением воздусей, — взгляд и нечто. Но никогда не спорил, не разрушал его умственные подвиги, предпочитая перебивать вопросом с другого края.

Но тут вмешалась мама:

— Сынок, про политику отец может до ночи бакланить. Ты расскажи лучше, как сам, как Вера. Мы видели-то ее только разок, когда на смотрины привозил, женщина статная, красивая, вроде бы нравом мягкая — не упырь-баба. Нам она по душе пришлась. Но главное-то, как в песне, погода в доме. Не приведи Господь, дым коромыслом. Всяко, сынок, бывает. Иной раз ангелы демонами оборачиваются, семейная жизнь, она, знаешь... У нас как говорят? Доброй жене на Великий пост и молока выпить нельзя. А о чем речь, сам кумекай.

— За меня, дорогие мои, радуйтесь, о такой жене и мечтал. Кончится эта чертова пандемия, пойдут прививки, мы всем семейством нагрянем.

Мама закивала:

— Дай-то Бог! Ждем, — поперхнулась слюной, — не дождемся.

Очень хотелось Донцову подробнее поговорить со стариками о Вере, но, поскольку в его сознании теснилось на эту тему слишком много восклицательных знаков и на мужскую сдержанность уповать не приходилось, он счел за благо не бахвалиться, а порасспросить родителей о малоярославецком житье-бытье.

Отвечать взялся, само собой, отец:

— Ковид этот холерный многим карты спутал. Наших ведь немало в Москве работает, Бордюрыч их прежде других и сократил. Здесь теперь ошиваются. Кто на грядках летом сидел, а кто и вавилоны ногами выписывал — пьяни прибавилось, едят их мухи! Мужик без работы это же стихийное бедствие. Для него самоизоляция — что самоликвидация. Словно некормленые лошади, перестают чуять повод. Ну а ежели мужики клубятся, то и курицы, бабы, тоже закладывать стали — так предписано. Живут как раньше — под знаменем Колбасы. Юницы беспутные вдруг объявились... Но если на круг взять, вроде на бытовом фронте без перемен. Жизнь жизнью, одно в одно. Я свою трудовую «копейку» донашиваю, клапана стучат, а где запчасти взять?

— Как Иван Семенович?

— Раньше-то они на зимние квартиры в Москву к сыну отбывали. А теперь говорит, поостерегусь в столицу торопиться, пожалуй, здесь зазимую. Оно и верно, у нас хвори поменьше, гостеваний, считай, вовсе не стало. Берегутся люди. Свежим воздухом больше пробавляются. Что поделаешь? Злые обстоятельства.

— А помнишь, он рассказывал, как почтовая служба народ обирает? Неужто все по-прежнему?

Отец взбеленился, сделался неукротимо вспыльчив:

— Витек! О чем ты говоришь? Кто в наши дни людям послабление дает? Ну да, Путин где-то наверху указы штампует, чтобы бедность поумерить. А внизу-то простой люд изничтожают.

— Что значит изничтожают, отец?

— Да то и значит! Почтовая обдираловка — это ерунда, меньше писем-посылок шлем, и баста. Обойдемся. А вот аптеки!.. Такую хрень придумали, что рехнуться. В обязательном ассортименте на самые дешевые лекарства копеечная скидка — просто эпидемия щедрости. Но люди-то недомогают по-разному. Одному снадобья от простаты дай, другому — кровь разжижать, третьему еще чего. Ты привозил таблетки импортные. Я зашел в аптеку про них узнать, а мне говорят: нету, но можем в Калуге заказать, завтра доставят. Звонят в Калугу за ценой и вываливают такую, что у меня аж рот застегнуло, чтоб чего лишнего не выскочило. Несоразмерно! В полтора раза дороже Москвы! Витек, что же это деется? — Отец разволновался, вскочил с кресла. — С малоимущих за лекарства втридорога дерут! В Кремлях дивятся, почему в России возраст здоровья самый низкий — 62 года. Ниже пенсии! Человек занемог, лекарство хорошее может его стабилизировать. А вот шиш тебе с маслом! Говорю же, с самых бедных, у кого из скотины блоха на аркане да вошь на цепи, дерут по самой дорогой. Сколько хотят! Куда Путин смотрит? Где его иксперды? — Он издевательски исказил слово. — Есть тут одна бандерша блажная, бедрища — во, не нашенская, каким ветром ее занесло? Так она прямо режет: нет денег — не лечись! И жаловаться на нее без толку — как на комара с рогатиной. Ей-ей, не знает ваш Путин, какой разбой в низах идет. Мраз! Верхние десять тысяч, а может, сто тысяч — все они одного дуба желуди.

Отец вышел из себя, завелся не на шутку — тема-то в прямом и переносном смыслах больная — и долго еще бухтел по поводу несправедливостей, бьющих по малым городам, где народ живет небогатый, а на нем-то как раз и наживаются, карманы набивают областные монополисты. И никто ничего! Видать, эти жопогреи отстегивают кому-то по-крупному, потому им потачку и дают.

— Нету у нас, Витек, затяжных радостей. Где их взять? Ты приехал, мы и ожили.

Как и в прошлом году, когда на лесной пасеке Иван Семенович рассказывал про нечистоплотную почтовую обдираловку, Виктору ответить было нечем.

Ввечеру, на сон грядущий они выпили немного домашней наливки, а утром, еще до завтрака, отец поторопил сына в сад:

— Надо одно важное дело сделать, Витек.

В саду устроил экскурсию. Сперва подвел к старой толстоствольной антоновке.

— Тебе дед сказывал, что он ее сразу после войны посадил. Я ее в какой-то год не обрезал, он мне и дал выволочку. Буря когда-то налетела, верхушку обломила. Но до сих пор живет. Этот год яблок нет, зато прошлый год вся была обсыпана. Красота ненаглядная. — Повел дальше. — Вот эту антоновку уже я сажал, ты должен помнить.

Виктор кивнул.

— А теперь пойдем-ка на зады.

Позади дома была разбита небольшая травяная площадка.

— Отец, мы же здесь картошку сажали.

— Было такое. Но мы огород постепенно ужимаем, спасибо тебе, стеснения денежные кончились. Каждый год по одной-две грядки разравниваем. А эту площадочку я приготовил для твоей яблони. Сперва штрифель подобрал, а потом думаю: нет, надо порядок соблюсти — антоновку! Штрифель я ближе к изгороди, во-он туда воткнул. — Показал рукой. — А сейчас принесу саженец антоновки и лопату — ты вслед за мной тоже должен на земле свой след оставить.

Дело было несложное. Пока Виктор обкапывал приямок и прилаживал саженец, отец сходил за лейкой воды. Аккуратно, не торопясь полил, сказал с облегчением: