Анатолий Жук - Бульвар

А вот артист он — от Бога.

Есть наученные артисты, образованные. Таких я называю «сделанные». Чаще всего, это люди непью­щие, никогда не опаздывают на работу, старатель­но выполняют все поручения руководства и всегда готовы ему угодить... Раньше из них выбирали парторгов, комсоргов, профоргов. Правда, теперь остался только профорг. Два первых канули в мутных водах истории. И сегодняшний наш профорг из той же когорты.

Ветров — от Бога. Тут ни дать, ни взять. В любом состоянии работает. Он и сказочный дедок, и трагический шекспировский шут, и неповторимо смешной комедиант в староитальянской комедии масок. Ему все подвластно.

Одним словом — профи.

Сейчас Ветров болтался посреди гримерки. Уже не тот, какой он есть на самом деле, но еще и не тот, другой, каким он делался в результате выпитого. Ветров говорил:

— Я не знаю, что Юлик знал... Но сегодня он уже мудрейший из нас. Он там, где открываются все тайны. И если б мог — он передал бы их нам. Не может. И никто не может. Там — последнее... значит, дурак тот, кто туда спешит. И Юлик дурак. Неумеха. Что ему делать там, в его-то годы? Так он нет — быстрей туда... ближе к Нему... Ты тут поживи. Попробуй. Поучаствуй активным членом в строительстве вечно светлого будущего... Посмотри в глаза бешеного пса... Потрись нервами о грязные подошвы бесчеловечности... Намотай их на свой затаенный крик — и живи! Живи!!! Не дай недоброжелателям радости твоего плена, твоей капитуляции. Пусть захлебнутся мочой от бессилия, глядя на твою веру. Так нет, ты пошел... ты сломался... Ты слабак, Юлик.

— Ну, Ветров, ты что-то не туда коней погнал, — тихо заметил Салевич.

— Понесло, понесло уже! — вскрикнул Шулейко.

— Не перебивать, когда говорит старший! Я еще не закончил, — не уступал Ветров.

— Так ты до утра нам будешь лекцию читать, — весело шутил Шулейко.

— До утра не буду, но еще одну минуту займу, — уточнил Ветров.

— Только одну! Засекаю, — веселился Шулейко.

Несколько мгновений Ветров молчал, глядя поверх очков в окно, за которым почти сразу выявля­лись стена и окна здания Дома пионеров, откуда слышалась веселая танцевальная музыка.

— Ты слабак, Юлик, — как бы про себя повторил Ветров. — Тонкий, нежный слабак. Выдержать всю эту черноту могут только толстокожие и глухие. Пусть тебе будет хорошо там, если ты так решил...

— Ну вот... хорошо закончил, — заметил Шулейко.

Ветров немного приподнял рюмку, выпил. Ос­тальные поддержали.

Мой разбег набирал скорость, шире раскрывались крылья. Одной ногой я уже оторвался от земли.

Разговаривали все сразу, не слушая друг друга. Пили и разговаривали опять.

Я летел — свободный, легкий. Все было хорошо, без проблем. Ничто земное не тяготило мне душу. Иногда встревал в разговор, что-то рассказывал, сме­ялся, слушал других. Оставалась одна сложность: доехать домой. Но об этом я пока не думал.

***

Голубой тигр раздирал мой череп и загнутыми длинными когтями царапал мозг. Будто циркуляр­ная пила звенела в моей голове. А он продерет ког­тями и в глаза ласково смотрит, продерет — и смотрит. Моя голова трещала от этого невыносимо­го въедливого звона, который болезненной волной прокатился по мне.

Дзи-и-инь! - уже в который раз, и усмешка тиг­ра, и моя безвольная слабость, чтобы его оттолк­нуть. Я не мог пошевелить свое разбитое неподвлас­тное мне тело, которое, будто холодец, расползалось по дивану. Оно не подчинялось никаким моим командам. Только под когтями тигра закипал в голове циркулярный звон, и всего насквозь пронзала болезненная дрожь. «Отойди-и-и... не трогай мою голову... ты — фашист...» — как-то так хотели защититься мои пересохшие губы от тигра. Но дальше хотения дело не шло; на этой примитивной стадии все обрывалось. Мне так делалось жаль себя за свою немощность, что даже две слезинки выкатились из глаз. Не знаю, кому жаловался: «Я совсем один, никому не нужен, никто меня не любит, никто не пожалеет... И этот ненавистный тигр! Зачем он рас­колол мне голову?! Чего он хочет? Я не желаю его видеть! Ну заберите кто-нибудь, выгоните из квар­тиры это животное. Подоприте двери рельсом, на окна повесьте решетки, чтоб он не залез опять. Лю- ю-ю-ди-и-и! Братья и сестры! Я же тоже вам брат. Не­ужели на погибель бросите человека? Голова... моя голова... Гоните, гоните... Не могу больше терпеть эту циркулярку!..»

Тигр скрутил огромную фигу, облизал ее, по­нюхал, торжественно, будто символ своей славы и силы, поднял над собой, а потом со всего размаха су­нул мне в анальный проход.

Я проснулся, сел на диване. Почувствовал, что под задницей что-то трет. Засунул туда руку — и вы­тащил рюмку.

На столе возле меня стояла начатая бутылка «Вер­мута», там же на газете лежали надкусанная луко­вица, погрызенный кусок хлеба.

В дверь звонили. Резкий, действительно цирку­лярный звонок. Он достался мне от бывших жиль­цов. И хоть его звон раздражал своей дикостью — пока не менял на новый, более благозвучный: не было финансовой возможности.

Опять его циркулярный вопль.

Сижу.

Опять...

Сижу. Ни движения. Как каменный Будда смот­рю в одну точку. Что-то полужидкое, полутуманное перед глазами, отточенное расплывчатым лиловым разводом.

Голова, как пустая бочка из-под прокисшей ква­шеной капусты.

Будто не я — а кто-то другой заселил мою теле­сную оболочку.

Еще звонок.

Часы показывают без десяти девять. Какой дурак в такую рань звонит? Что нужно этому уроду? Ну нет меня, нет. Я улетел в Париж. Я прогуливаюсь по его бульварам. Я вышел на Пляс Пегаль. Я оседлал Эйфе­леву башню и мочусь с нее на весь Париж. Моя струя выше Гималайских гор. Я над Парижем. Я мочусь... Парижане думают, что дождь идет... Ха-ха-ха!

Я безвольно откинулся на подушку. Звонок боль­ше не беспокоил. «Пивка бы», — подумалось. Но двигаться было выше всяких сил. Даже чай пока ос­тавался недосягаемой мечтой. Нутро жгло горячим костром. Перед глазами потолок, а я— тряпичная кукла на диване.

Было двенадцать часов, когда я, наконец, смог себя пошевелить. И пусть пока без легкости, но уже положительно чувствуя точность своих физических действий.

Нужно было вставать и чем-нибудь заниматься. Завтрашний день меня не тяготил: понедельник — законный выходной. А сегодня я был свободен: ни спектакля, ни репетиции не было.

Решил распределить занятия следующим обра­зом: сначала привести себя в надлежащий внешний вид (откровенно говоря — задача непростая), затем сходить попить пивка, а, может, даже подумать на­счет бутылочки вина. И хоть на столе у меня стоял только начатый «Вермут», я знал: если стакан вы­пью — его будет мало и придется бежать в магазин.

Так лучше сразу взять. Перспектива показалас заманчивой и я, как только мог, бодро вскочил с дивана. Круги в голове и искристые звездочки предупредили: не храбрись, парень, не молодой уже, не та кровь в жилах, и с тем я сразу согласился. Несколько минут сидел, пока все физические функции организма не справятся с ударом, который вчера нанес по ним на Юликовых сороковинах.