Анатолий Жук - Бульвар

Последний час репетиции прошел спокойно: ника­кой ругани, никакой грубости по отношению друг к другу. Мои чувства меня не обманули. Сценическое пространство, по которому я двигался — а это был уже совсем не я — и где звучало мое слово и дыхание согревало близких, понемногу представлялось мне другим миром; деревянный пол под моими ногами превратился в песок, траву, камень; кулисы — в не­тронутую глухомань пущ и боров; темный пыльный задник светился звездами далекой старины. А глав­ное — чувство. О, это хмельное, чуть ли не первой влюбленности, святое чувство не самого себя!

Это заметил и Андрон. Орбиту, которую я для себя обозначил и по которой с осторожностью хищ­ника подбирался до решающего прыжка, он не нару­шил ни звуком, ни жестом. Андрон сам превратил­ся в охотника, добычей для которого был я, точнее, мой результат. И он ждал его, затаив дыхание, со страхом, с надеждой. Он молился на этот результат. Он молился на меня. Ведь только я, и никто другой, мог сейчас его показать и тем самым вознести на крыльях признания Андрона как режиссера, утвердить его профессионализм работы с актерами. Андрон молился на меня.

Я был Богом!

Ровно в четырнадцать часов Андрон объявил:

— Репетиция закончилась. Вечером работаем по расписанию. Прошу не опаздывать, — и обратился ко мне: — Александр Анатольевич, вас попрошу на минуту задержаться.

«Ну вот и началось выяснение отношений», — по­думал я. Сначала хотел повернутся и уйти: рабочее время закончилось. Только это совсем уж неуважительно было по отношению к режиссеру. Подошел к Андрону, который стоял в зале возле самой сцены.

— Тебе мое отдельное спасибо, — и Андрон протянул мне руку.

— Это мстительная шутка? — смутился я от та­кой неожиданности.

— Самая искренняя правда, — без всякой усмеш­ки ответил Андрон. — Наконец произошло. Ты по­чувствовал свой уверенный шаг, и я знаю, дальше ничто тебя не собьет. Спасибо.

Мы пожали друг другу руки. Несколько пар удив­ленных глаз заинтересованно наблюдали за нами из-за кулис.

***

Запись на радио задерживалась. Сорок минут ин­женеры не могли настроить аппаратуру: фонило, звенело, шел какой-то побочный шум. Инженеры ру­гались.

Так случалось не раз. Записывающая аппаратура старая - ей давно пора на свалку. Но выкинуть - это не купить новую. А вот купить - вопрос прак­тически неразрешимый. «Мани, мани, мани!» - как поется в песне из фильма «Кабаре».

Актеры тратили время впустую. Актерское время всегда кому-то подчинено: режиссеру, директору, помрежу, балетмейстеру и др. Актер — подчиненный!

Наконец подали знак, что можно работать.

Я закрылся в маленькой студии, куда не проникал ни один посторонний звук, сел перед микрофо­ном. Я любил эту мертвую тишину студии. Из аппа­ратной прозвучала команда режиссера:

— Пожалуйста, на пробу.

Я прочитал несколько фраз из текста.

— Прекрасно, будем писать, — режиссерский го­лос из аппаратной. — Начали!

— Земля под белыми крыльями, — зазвучал мой голос в микрофон.

***

Лина позвонила через несколько дней. Сказала, что вынуждена была срочно вернуться домой: заболела дочь. Узнала про это, когда позвонила после института домой, и так спешила, что не смогла меня предупредить.

Не знаю, почему, но я ей не поверил. Она поступа­ла так уже не раз. Да я не очень по этому поводу пе­реживал.

На Линин звонок ответил обычно: все, что ни де­лается, — к лучшему. Будешь в Минске — заходи.

***

Есть роли, которые играешь легко, после них не устаешь. А есть — после которых ни ног, ни рук не чувствуешь. И голова — как топором ее оглушили: резко поднимается давление. И тогда одно желание: быстрее домой, принять душ и, вытянувшись на ди­ване, смотреть телевизор.

Спектакль по пьесе Гоцци «Счастливые нищие» не то что все силы забирал — чуть ли не мертвым делал. Вот и сегодня, почти три часа не уходя со сце­ны, я тянул на себе все его сложности: танцы, песни, насыщенные образами темпераментные итальянс­кие диалоги. Весь спектакль я играл легко, весело, на одном дыхании. И только когда последние апло­дисменты оставили зал, еще даже не закрылись за моей спиной двери, которые вели на сцену, — та са­мая тяжесть невыносимо навалилась на меня, будто кто-то выключил мой энергетический будильник. И я потянулся в гримерку мягко, рыхло, как пласти­линовая кукла.

После спектакля я лежал на диване, светился эк­ран телевизора, я смотрел на картинки, которые ме­нялись на экране, не вникая в их смысл.

Звонок в дверь перебил мои мысли. Кого там еще принесло? Так хорошо лежать. Даже шевелиться не хочется. После душа все тело расслабленное, спо­койное. Ровно бьется сердце. Опять звонок.

Нужно вставать. А может, меня нет дома? На ра­боте или еще где-нибудь. Ладно, если еще раз позво­нит, поднимусь, а нет — так нет.

Звонок.

Открыл дверь и был приятно удивлен. На пороге стояла Света.

— Привет. Гостей принимаешь?

— Почему бы и нет?

Света прошла в коридор.

— Теперь я обувь тут оставлю, — усмехнулась она, глядя на меня и снимая с ног остроносые (наверное, те же самые) черные туфли на высоких каблуках.

Прошли в комнату.

Я был в одних плавках, поэтому поспешно начал натягивать на себя шорты.

— Не нужно, — остановила меня Света, — у тебя душно. Я тоже разденусь. Дышать будет легче.

И одним движением сбросила с себя свою кожаную юбку на пол. А через мгновенье туда же упала и блузка. Как и я, Света осталась только в бикини.

— Выпить есть?

— Ничего нет, — покачал я головой, — но могу сбегать в ночник.

И, опять схватив шорты, начал одеваться.

— Не торопись, — остановила Света. — Будешь должен.

И достала из пакета бутылку шампанского и шо­коладку.

— Бокалы где?

— Там, на кухне. В буфете.

Света принесла бокалы.

— Открывай шампанское. Чего стоишь, как на вокзале, — распоряжалась Света.

Я открыл бутылку. Одним залпом Света выпила весь бокал и счастливо вздохнула:

— Думала, умру от жажды. Эта жара замучила.

И, глядя на меня, рассмеялась.

— Ну ты правда, как на вокзале. Пей, расслабься. А я в душ. Смою с себя всю уличную грязь, не ску­чай, я скоро.

В душе зашумела вода, а я все еще стоял с бокалом в руке, не сделав ни одного глотка.

Каким-то непонятным дивным чувством напол­нилось все мое существо: радостным и грустным, тревожным и спокойным. На мгновенье мне по­казалось, что я знаю Свету очень давно, только на некоторое время забыл. Что-то знакомое просмат­ривалось во всем ее поведении: несдержанном, решительном, безрассудном. Даже образ ее мне очень знаком, как будто встречались много лет назад, в другой жизни, под совсем другим солнцем и звез­дами.

Глоток шампанского освежил меня, вернул к ре­альности. Я поднял Светину юбку и блузку с пола, аккуратно повесил на стул. Еще глоток — и вся пре­жняя усталость, которую после спектакля я при­нес домой, как дождь с жестяной крыши, стекла с меня, новым ярким светом высвечивая горячее же­лание...