Анатолий Жук - Бульвар

Отпуск всегда был для меня необъяснимым табу, даже религией. И делить его с чем-то я не хотел. От­носился к нему с чувством эгоиста. Он только мой и больше ничей. Его чашу удовольствий я должен вы­пить до дна.

А после — будь что будет, как пойдет жизнь. Вот поэтому я не был рад, что все-таки согласился на пробы.

Все же оставалась надежда: а вдруг не утвердят?

— Что такой невеселый? — толкнула меня Вале­рка. — С тебя причитается.

Вторая бутылка вина была допита, и я уточнил:

— Сейчас сходить?

— А зачем откладывать на потом то, что можно сделать сейчас? — лукаво взглянула на меня Вале­рка.

— Понял, одна нога здесь, другая там.

Когда я вернулся с бутылкой хереса, Валерка уже спала, раскинувшись на диване. Рот был приоткрыт, и она даже слегка похрапывала. Ее плавки немного сползли, и черные волосики нагло и маняще выгля­дывали из-под них. Женская красота необъяснима: такая разная, совсем не похожа одна на другую. И идет она, эта красота, не от внешности, а из внутрен­ней глубины каждой женщины.

Какое-то время я любовался Валеркой, чья свобо­да и беззащитность каждой своей линией вызывали во мне желание дотронуться до нее руками, губами, всем телом... Но, зажав в себе это чувство и прихва­тив бокал и тарелку с закуской, осторожно вышел на кухню. Несколько минут стоял без единой мысли в голове. Потом налил вина, залпом выпил и сразу по­думал про завтрашние кинопробы. И опять возникло чувство сожаления. Ну зачем мне это надо?! Отпуск на носу, середина лета, жара, вино, женщины... Целый месяц ни перед кем никаких обязательств! Хоть по макушкам деревьев ходи или по морю, как Иисус, или, как Икар, поднимайся на крыльях. Свобода, мысль, фантазия, радостное восприятие жизни. И ни одного критика рядом, который будет чего-то от тебя требовать, кровь из тебя пить. Ты один, ты независим, ты чистый, как небесный звездныйИ путь.

И все это перечеркивали съемки, подминали под себя, затаптывали.

Вечно берем Дьявола.

И никто не может подсказать путь к Божьему... Мы сами придумали себе страх, в котором живем, добровольно загоняем, подчиняем ему наши души, кровь, сердце, мысли и чувства — все, что даровано нам Богом. И все это будто с нашего согласия. Катаемся на упругих волнах бытия, ищем успокоительную радость существования и тешимся ей, будто постояльцы желтых домов.

Никто никогда не сможет постигнуть этот мир, в котором каждый несет свой сперматозоид, как высший знак дегенеративного счастья и благополу­чия, вулканической дрожью сотрясая спинной мозг.

И животное постигает молитву на уровне звука. На таком же уровне звука все мы, все наше...

Понятно, что космическим прибоем мы выброше­ны на маленький земной островок для никому не из­вестного, космического эксперимента. И этот остро­вок в космической бесконечности такой же слабый, шаткий, как все мы на нем.

Земля — просто женщина, которая требует сво­ей любви и оргазма. И она получает желанное. И, как женщина, содрогается в сладких конвульсиях ревом вулканов и стоном смерчей, дикой разъярен­ностью океанов и морей, млея от наслаждения. А потом молчаливо замирает, страдая от течки, от болей трипперно-сифилисной заразы, от страшных гнию­щих вонючих язв, от белокровия, инсультов, прока­зы. Изувеченная, растоптанная, брошенная на позор и муку, Земля от самого своего рождения — в вечном поиске недосягаемого, которое зовется истиной.

И только одна надежда на познание: из космоса примчит что-то такое, что оплодотворит Землю но­вой мыслью, новым воплощением. И начинается возрождение от всей этой мерзости, ибо Земля, как все живое, — живая и требует очищения и обновле­ния.

Ее тело голубое из космоса — цвет надежды. И этот цвет дает право надеяться на самое лучшее всем, кто на ней живет и дышит ее воздухом, и, ко­нечно, в первую очередь тем, кто умеет логически мыслить — людям, и кто, опять-таки, в первую оче­редь, является злейшим ее врагом. И это парадокс — глупый, страшный, необъяснимый, который не име­ет решения, от минуты появления человека на этом космическом островке.

Зазвонил телефон. Я тихонько зашел в комнату. От звонка проснулась Валерка и села на диван.

В трубке послышался голос Иванова. Он попро­сил к телефону Валерку.

— Откуда Иванов знает, что ты у меня? — поинте­ресовался я, передавая трубку Валерке.

— Я оставила записку, — потом в трубку: — Что за проблемы возникли? — Немного помолчав, слушая мужа, опять загово­рила: — Сейчас идем. Послушай, а может, ты к нам спустишься? Малыш еще спит, — и после паузы до­бавила: — Заходи, ждем.

Валерка положила трубку, повернулась ко мне и, подняв вверх руки, лениво потянулась.

— Даже не заметила, как уснула. Прости, — улы­баясь, сказала она.

Ее круглые сонные глаза смотрели на меня с каким-то легким сожалением. Черные волосы по-прежнему нагло торчали из-под плавок, и Валерка будто этого не замечала. Потом вдруг вспомнила.

— Нужно одеться. А то Иванов, увидев нас в таком виде, может не так понять...

Я одел на себя тенниску, шорты, Валерка — платье. Минут через пять появился Иванов. Мы посидели, допили вино, а когда малой проснулся, они пошли домой.

***

Кинопробы прошли удачно. Я заметил одну особенность, связанную с киностудией. Если тебе пофиг и ты не очень хочешь сниматься в фильме, то все получается как нельзя лучше. Без напряжения, без натяжки, с полной органикой и живыми глазами, точным восприятием каждой реплики партнера (у меня была партнерша) и ответом на нее.

— Пожалуй, на нем и остановимся, — послышался голос режиссера.

— Все в порядке, старик! — похлопал меня по плечу Калачников, когда мы отошли с ним в сторону.

— Это ты предложил мою кандидатуру? — поинтересовался я.

— Да нет, честное слово! — усмехнулся своим красным лицом Калачников, обнажая редкие зубы. — По картотеке нашли.

Ну и пусть! Он, не он — какая теперь разница?! Все же было приятно, что без его дружеской руки, а в этом я был уверен, тут не обошлось. Не в первый раз он «продает» меня на съемки. Что ни говори, а ка­кая-то копейка в карман ляжет. Я чуть не подпрыг­нул от радости, когда помощник режиссера объяви­ла, что общие съемки начнутся в конце июля, а мой еще позже: в середине августа.

Все складывалось для меня наилучшим образом: и отдохну, и денег заработаю. Дома еще раз прове­рил сумку: не забыл ли какую-нибудь мелочь для отпуска, например бритву, зубную щетку, плавки и, отметив, что все на месте, заварил чай, включил те­левизор. На нескольких каналах (а у меня их девять) американские боевики — надоели; еще на несколь­ких — политические разборки; на одном что-то про колхозы; три другие не работали и, наконец, прият­ная неожиданность — мультик «Ежик в тумане».

«...А ежик думал: все-таки хорошо, что мы вместе. А еще ежик думал про коня: как он там, в тумане?»